Он сел, выпил стакан и съел все безропотно. Затем его повели смотреть комнаты.
— Здорово! — говорил он. — Как здорово! Только прихожая осталась ободранной.
— Обоев не хватило — сказала Раиса.
— Попросите у маляров еще — предложил Никита.
— У маляров, у каких? — вытаращилась Рая.
— Которые ремонт делают, — удивился Никита. — У вас на втором этаже.
— А, — ответила Надежда, перебив Раису. — Да они уже закончили отделочные работы, ушли.
Раиса же запела старинную песню «Лаванда».
Короче, Никита, как только что ушли женщины, учинил Леле допрос, где она взяла обои, при этом норовил стукнуть кулаком в живот. Леля ответила, что взяла в долг денег, что не хватает на жизнь и даже на питание.
— У любовничков берешь? — кричал Никита.
Дело кончилось как всегда, свалкой на полу.
Когда Никита заснул, Леля собрала вещи и пошла к себе в больницу. Там она переоделась, поднялась на четвертый этаж и заснула в сестринской комнатушке на кушетке. Все равно в девять начиналось ее дежурство, и через сутки утром она уже ехала с Данилой в Сергиев Посад.
Но, будучи предельно осторожной, велела довезти себя до вокзала, дождалась прихода поезда, проследила, что Никита не приехал, и отправилась к себе домой, в холодное нетопленное логово.
Там все уже было знакомо, наколола дров, затопила, сварила себе суп, поела и безмятежно заснула почти до следующего утра.
Проснулась от лютого холода, опять затопила.
Она там так и осталась бы жить, но злой дух Никиты не мог успокоиться.
Как сказала потом Леля по телефону Даниле.
— Ему нужна раба, понимаешь, и чтобы он еще не тратил ничего, и мог бы бить. И я не могу от него уйти, он убьет, он может, и ребенка убьет, он уже подозревает, что ребенок не его.
Так она в первый раз сказала Даниле то, о чем думала уже очень давно.
Никита явился в больницу в девять утра, к концу дежурства, и заставил Лелю поехать к нему.
Леля войдя в дом, увидев грязь в прихожей и в ванной, сказала:
— Значит так, я больше не хочу с тобой жить, ты меня бьешь.
— Уродина, — с удовольствием ответил Никита. — Я тебя еще не так буду бить.
Все повторилось на грязном полу, потом пришлось убирать. Потом Никита открыл стенной шкаф, — как ни странно, там лежали какие-то новые обои в рулонах.
— Я одна не могу.
— А что надо, скажи, — внезапно смягчился Никита. — Я помогу, а то мать с сестрой грозятся прийти.
Они вместе кое-как поклеили обои, только потом Леле удалось прикорнуть поспать.
А вечером Никита по длинному звонку открыл двум дамам в шубах. Они мазнули взглядами по худой, бледной, с торчащим животом Леле, прошлись везде.
— Обои какие, как у бабы Тоси в деревне, — заметила мать. — Не могли побогаче купить?
— Да, — поддержала ее дочь — мне бы было стыдно так жить.
— Никита, пора зарабатывать (мать).
— Да я его устрою, хочешь (сестра).
— Куда, барменом? — ощетинился Никита.
— А хотя бы.
Так сказать, опять поговорили. Ясно было, что это уже заезженная тема.
— У меня диссертация. Я научный сотрудник.
— Младший, — (со смехом сестра).
— Ты и до того не дошла. Торгашка хренова.
— А кто ты, сказать? Сказать?
Никита, хладнокровно:
— Торгашиха скупая.
Мамочка, в крик:
— Ну хватит!
— Да я из его рук хлеба корки не возьму! Голодать буду, а не возьму! (Сестра орала торжествуя и почему-то выразительно глядя на матушку. Ого, тут великая ревность! Мать, видимо, любила больше сыночка, нежели эту толстую корявую дочь).
Угощение, по мнению Лели, было роскошное. Салат оливье, винегрет, покупные котлеты, картошка, жаренная на сливочном масле с морковкой и луком, свои соленые грибы, докторская колбаса.
Ел, точнее, жрал, один Никита. Эти сказали, что только что поужинали.
— Намек принят, — сказал Никита, — а вот вы все на меня катите — а я да, совершил открытие века. Но никто не даст мне средств на него, это страшное оружие.
— Страшное оружие — тогда к бандитам, — сказала сестра.
— Ну познакомь. Ты же сама в банде.
— А что, и познакомлю… (пауза) за три куска долларов, — она засмеялась, и он охотно, с пониманием заржал.
Через полтора месяца родился Глебушка.
Встречать Лелю из роддома пришли мать и сестра Никиты, он сам и Надежда.
Мать, посмотрев на ребенка, что-то с усмешкой сказала дочери.
Дочь ответила:
— Все правильно, все верно, ребеночек не наш.
Леля тоже сомневалась, ей в этом существе хотелось видеть Данилу.
Но дитя было не похоже ни на кого, скорее на дедушку Илюшу.
Никита, улыбаясь кривой улыбкой, взял ребенка на руки и сел в такси.
Мать и сестра поехали в другой машине.
Дома Леля в окружении родни стала пеленать ребеночка на столе.
Малюсенький, жалкий, он спал. И вдруг приоткрыл один глазок и сладко зевнул.
— Ой ты мой сладкий, — внезапно сказал Никита. — Он вылитый я на фотографии. Помните?
И посмотрел на своих.
Его семья, двухголовое чудовище, многозначительно промолчала.
Так все и заквасилось, все дальнейшие события.
Никита через год после рождения младшей (родня ее тоже не признала) ушел к какой-то женщине. Подруга Лели по двору, Тамилла, якобы видела Никиту, когда он выходил из дверей соседнего дома с высокой толстой бабой, зовут ее Дина якобы, сказали жильцы того подъезда.
глава пятая. На сладкое
Леля таилась на лестнице, выше своей двери на полэтажа. — Как можно называться матерью, живя в такой квартире! — безо всякого вопроса сказал женский голос. — Как ты ей детей-то доверил? Пол какой ободранный.
— А это не мои дети.
— А ты почем знаешь?
Подъехал лифт.
— Такие вещи нутром чуются.
— Нутром не нутром, а надо сделать экспертизу.
— Не бойсь…
Они скрылись в лифте.
Выждав, пока от подъезда отъехала машина, Леля спустя еще пять минут прокралась в свою квартиру. Первое: взять конфеты на экспертизу!
Не веря своим глазам, она смотрела в морозильник. В коробке с надписью «на сладкое» ничего не было!
