Режиссером-то он был не слишком важным. Так, на отшибе театрик.
При том что ребенка, воспитанного в постоянном внимании к его личности, любимого малыша, вечный центр семейной вселенной, этого тихого, сосредоточенного юного гения отправляли с толпой быдла, пьяной массой жутких бандюг, шпаны, отбросов (они так выглядели), и везли неизвестно куда.
Лялечка стояла, оплывая слезами, как белая свеча, как бесконечно льющийся фонтан скорби, бессильная, умирающая.
Вот все, мальчика увели, ворота захлопнулись, отец посадил старуху маму, пламенеющую маковым цветом щек, в свою машину.
Лялечка, разумеется, побрела одна.
Вот тут уже не возникло никакой проблемы, все было ясно поставлено на свои места, в сторону бывшей невестки никто и не покосился, конец. Они умчались.
Дальше история покатилась без запинок, как по маслу — (Лялечка загуляла в тот же день, не пришла ночевать, было доложено подружкам, что ЭТО, как и ожидалось, произошло, цветущий предклимакс, и пусть приезжает за вещами, все сложено).
И в квартиру бесстыдно вселилась еще не законная новая жена, та самая жуткая ведьма, но Лялечки это уже не касалось, она сняла где-то комнату, взяла туда с собой минимум: две хромые кастрюли, какие-то старые простыни и детское одеяло, как будто нищенка, и это действительно было ее сбереженное еще со времен рано умерших родителей собственное имущество, лежавшее в чулане — плюс две вышитые подушечки с ее тахты, старинные, и альбом фотографий, а также свои старые детские книги, остатки предыдущей, тоже рухнувшей, жизни.
Подругам все сообщила свекровка, проверившая углы и закрома, не унесено ли что важное.
Лялечка как-то существовала на небольшие библиотекарские деньги, каждый день писала письма сыну и получала от него смешные рисунки и коротенькие записки.
Что касается этого мало приспособленного к жизни ребенка, то вот он-то быстро стал художником там, в условиях казармы.
Трудолюбиво сделал на фанере оформление главной аллеи, постоянно стоящие на ножках лозунги, затем создал гипсовые бюсты каких-то неведомых местных героев-полковников, далее пошли частные портреты жен и детей командного состава, а для сержантов и т. д. он сооружал какие-то дембельские альбомы. То есть парень держался.
Связь между бывшими свекровью и невесткой шла как и раньше, через двух подруг, Ирочку и Милу, старуха им попрежнему звонила и сообщала (торжествуя) какие огромные, на многих страницах, картинки жизни воинской части он ей присылает, а те докладывали несчастной бывшей свекрови о том, что им известно от Ляли: что Павлику дали комнатку при клубе, он там даже ночует вдали от казармы. «Да-да, знаю-знаю! Он уже давно обрисовал эту свою комнату отдыха!» — впопыхах верещала бабушка, радостно впитывая новости жизни внука.
Среди подруг Ляли, однако, ходили слухи, что его в армии «затрахали» — якобы он так писал своему другу, который показывал это письмо другому другу и т. д., а матери этих друзей знали Лялечку и ее подруг. Затрахали, точное слово!
Как же его все жалели и Лялечку жалели, больно хорош был мальчик, тихий, воспитанный, добрый, талантливый, нежный и умный, даже с отличным чувством юмора, как выяснилось по письмам из армии, и с душой. Раньше-то он все молчал.
Именно с домашними детьми то и происходит, они не умеют противостоять насилию, они не встречались с ним!
Ужас и молчите! Все молчите, ни слова Лялечке!
Но потом свои же дети их успокоили, перевели это дело на русский так, что у слова «затрахали» много значений, в том числе насилие бывает и не сексуальное, а духовное, с ужасом говорили друг другу Ирочка, Мила и другие.
По крайней мере бабка была в блаженном неведении, гордилась, тряся слабой головой, и цеплялась, одинокая, за письма внука, больше было не за что.
Там-то, в ее собственной квартире, все уже шло к распаду, хотя наружу не выкипало.
Как и кто слушал теперь старуху, ее длинные как октябрьская ночь повествования о собственной дискенезии и предклимаксе прежней невестки, и как расселась новейшая невестка по всем комнатам, что за новые порядки она там завела — об этом не узнал никто.
С течением времени, через полгода, произошел развод, и Лялечке все же была предоставлена небольшая квартира — довольно далеко, но и свекровь тоже въехала в другое жилье. Выгнали.
Всем распорядилась новая жена, все разлетелось, распылилось на частицы, создалось заново, но с разумным прицелом: старой матери была куплена двухкомнатная квартира, куда и должен был вернуться из армии мальчик — и, разумеется, унаследовать это все в будущем.
У Лялечки в ее однокомнатном прибежище некуда было бы поставить его станок, его мольберты и т. д. Так все решилось само собой. Денег у нее не завелось тоже.
Как теперь она жила, уже не знал никто. Как проводила свои одинокие дни, что ела, с кем общалась — подруги так и не выяснили и отпали, одна за другой.
Звонили ей на работу, а там некогда было разговаривать. На новой квартире пока что телефона не поставили. Или она не хотела давать номер.
То есть ситуация сложилась такая, что будто бы Лялечке надоело существовать на глазах у всех, быть всеобщей темой для обсуждения.
Вернулся ее сын, было огромное счастье, все снова встретились в аэропорту, оценили друг друга взглядами — старуха опять была свекольного цвета и трясла головой, и сама вся немного дрожала, Лялечка ее даже пожалела, постояла рядом с ней, а новая жена плотоядно улыбалась, почему-то держа руку на бедре обретенного законным порядком мужа, сам отец был опять как скала, решительный и немногословный в центре своего гарема.
Павлик пожил со старушкой, поступил учиться, закончил институт да и свалил куда-то за рубеж и живет там, пристраивается в издательства, как бы не желая больше, как видно, иметь дело со своим народом, познакомившись с ним в армии.
С течением времени откуда-то донеслись свежие сведения, что бывший муж Лялечки, псевдоним Ясен Сокол, снова не особенно стремится домой, к этой новой жене-вамп, — видимо, у этого бродяги устоялось нежелание возвращаться в семейный очаг, т. е. быстро в тапочки, набить рюкзачок (по выражению Лялечкиных замужних подруг) и бегом доползти до телевизора.
Нет, ему было, видимо, скучно в душных семейных условиях даже с этой порнозвездой, и именно что возобладала его мужская привычка вечно отлучаться — короче, змеистая жена Ясна Сокола тоже получила по полной программе, огребла свою в духе традиций данного семейного очага женскую долю и тоже осталась караулить помещение, стирать и гладить, готовить и ждать облизываясь, а у супруга в театре иной уже гарем, друзья, помощники, ученики, некая мужская молодежь, и с ними он и проводит, видимо, время, но это уже подруг Лялечки не очень касается.
Хотя они со смехом передают по цепочке, что эта новая немолодая жена всегда на людях, когда уже все сели, норовит положить мужу руку куда-нибудь на брюки, в район ширинки, хоть колено погладить. Правда, никогда на причинное место! Только около! Называется «крутить динамо». Запомнить такую тактику.
