Глава двадцатая
Дверь грохнулась на пол, пришибив полосатую кошку, которой до пришибления в комнате не существовало. Что странно. Как ее могло пришибить, если ее не было? Может быть, она каким-то образом успела влететь в комнату, чтобы успеть попасть под падающую дверь?.. Очень может быть. Сущность кошек такова, что вы можете на нее (кошку) наступить в темной комнате, даже если ее там не было. Неизведанный зверь. Загадочный, как шаровая молния.
О пришибленную кошку споткнулся человек, который и снес дверь, которой пришибло кошку. Вопреки ожиданиям, это оказался не дембель стапятидесятилетней давности Степан Ерофеич Стукалов, а тот надтреснутый интеллигент, который во время службы бесполезно топтался в храме и чтото хотел знать, но стеснялся об этом спросить. И вот он, собравшись с силой духа (физической в нем визуально не наблюдалось), снес дверь, чтобы выплеснуть наболевшее и плескануть выстраданным. Человек лежал на полу, а мы – отец Евлампий, напрасно напидарастившаяся Прасковья Филипповна и я – наблюдали, как он выбирается из-под незваной кошки. Странное дело, кошка была невелика в размерах, а выбирался надтреснутый интеллигент из-под нее, как из-под похотливого слона, отсидевшего пятерик в одиночке. А вы говорите – кошка. Я думаю, что он бы до сих пор под ней лежал, если бы кошка не исчезла так же внезапно, как и появилась. Такая уж у кошек сущность. А может, кошки и вовсе не было. Может, это щи мне в голову ударили. Может, это не у кошки, а у щей такая странная сущность... Скорее всего, так. Только почему у надтреснутого интеллигента поцарапано лицо?.. Дверь так поцарапать не может. Ладно, подумаем как-нибудь об этом на досуге. Или не подумаем. Затрахаешься думать над более насущными странностями бытия. Откуда дети берут аистов, где находится пятый угол, как из него выбираться и не слишком ли дорого платить жизнью за несколько пистонов такой бл...ди, как Клеопатра? На данный момент мы имеем пропавшую кошку, кем-то поцарапанное лицо интеллигента и самого интеллигента при кем-то поцарапанном лице.
Отец Евлампий поднял его, а я поднес ему лафитник водки, который оказался налитым неустановленным лицом неустановленным способом. Интеллигент выпил залпом (как и положено поступать с лафитниками) и не поперхнулся. А чего поперхиваться, когда в лафитнике всего сорок граммов. Так что странно не то, что он не поперхнулся, а то, что в лафитнике было всего сорок граммов. В наших-то с Евлампием и Прасковьей Филипповной лафитниках было по сотке. А может, и не странно. Может, сущность лафитников и заключается в том, чтобы принимать объем под индивидуальную глотку? Надо будет подумать об этом на досуге. А может, и не надо. Я вот уже сколько времени ломаю голову, почему при заявленном повышении пенсий на сорок шесть процентов пенсия в восемь тысяч двести сорок три рубля повышается на пятьдесят рублей, а мясо при инфляции в восемь с половиной процентов при цене двести двадцать рублей за кило дорожает на тот же полтинник? И ни хера понять не могу. Так что не будем заморачиваться по поводу физической сущности трансформации объема лафитника. Остановимся на мысли, что каждому воздастся по лафитнику его, и каким лафитником вы судите, таким и вас судить будут.
Прасковья Филипповна дала интеллигенту кусок сомовьего балыка, присланного отцу Евлампию в монастырь дьяконом Богданом из Саратова и пересланного из монастыря в Москву Дмитрием Липскеровым, имеющим в монастыре свой фартовый интерес. Интеллигент сглотнул балык, и надтреснутость его под влиянием лафитника и балыка куда-то испарилась. Был надтреснутый интеллигент, а стал просто ненадтреснутый. Что уже и не совсем интеллигент. Вот непонятное воздействие лафитника и балыка на надтреснутость... Куда уходит надтреснутость? В какие города?... Надо будет подумать об этом на досуге. Нет, не надо. Потому что если над всем на досуге думать, то и досуга как такового не будет, а будет сплошное смятение духа. Которое и ведет к надтреснутости души. Которой мне и так достаточно, как и всякому русскому интеллигенту. Это, можно сказать, сущность русского интеллигента. Так что мне своей надтреснутости хватает. И не фига, как сказал один монашествующий английский чувак, множить сущности сверх необходимого.
– С чем пожаловал, сын мой? – участливо спросил бывшего интеллигента отец Евлампий.
– Еще выпить можно? – спросил бывший интеллигент.
– Отчего ж не выпить, – согласился отец Евлампий, а Прасковья Филипповна расплескала гармонь по лафитникам. И странным образом лафитник бывшего интеллигента вырос в объеме. А у меня остался прежним. Хотя я и интеллигент настоящий. А может?.. Все!!! Хватит!!! Пошел бы я на хер! К делу.
Все выпили, и Семен (так себя обозначил во времени и пространстве гость) обратился к отцу Евлампию:
– Гражданин батюшка...
– Лучше просто «батюшка», – кротко поправил его отец Евлампий.
– Well, – согласился Семен. – Значит, батюшка, такое у меня к вам дело...
– Если исповедаться, то пойдемте в храм, – предложил отец Евлампий.
– Нет, в храме я уже был. Христа Спасителя. На экскурсии. Хороший храм. Да и исповедоваться мне не в чем.
– Что, – участливо спросил отец Евлампий, – совсем грехов в себе не ощущаете?
– Нет, не ощущаю, и никогда не ощущал. Разве что в детстве онанизмом баловался. Ну дак это... – и интеллигент Семен развел руками.
Он замолчал, пребывая в не слишком твердой уверенности, является ли детский онанизм грехом.
Мы с отцом Евлампием переглянулись, одновременно улыбнулись и понимающе посмотрели на интеллигента Семена. Так что он понял, что если детский онанизм и является грехом, то не сильно грешным. Чтобы каяться в нем через десятилетия. И тут вмешалась Прасковья Филипповна, которая была несколько недовольна пришествием интеллигента Семена. Вместо дроли ее, бойфренда ее, услады лона ее. И выходит, что она понапрасну нацепила себе на жопу турнюр, доставшийся ей от Софьи Андреевны. Тетя Паша по-наглому поперла против нашего с отцом Евлампием взгляда на проблемы детского онанизма.
– Это как же не грех?! Семя свое без пользы на землю изливать! Вместо живого человека! Так ведь и привыкнуть можно. И ежели бы все мужчины беспробудно дрочили, то все бабы бесплодными бы остались! И род человеческий прервался бы до срока.
– Это вы, Прасковья Филипповна хватили через край. Детский онанизм – это, конечно не... а с другой стороны, куда ж... вот и Михаил Федорович подтвердит...
Михаил Федорович в моем лице подтвердил, на мгновение погрузившись в сладкие воспоминания о эякуляции на репродукцию «Девочки с персиками».
Прасковья Филипповна призадумалась. Возможно, она вспомнила лубок о Бове Королевиче... Но нет... Она встряхнула кокошником и спросила:
– Ты из какой семьи будешь, Семен?
– С семьей у меня сложно. До недавнего времени у меня была только мама. Инженер.
– О! Инженер! – и она победно обвела нас всех победоносным взглядом. – И что ж, Семен, твоя инженер не наняла тебе к твоему мужеску сроку гувернантку? Али в доме кухарки не было? Для стряпни и для барчука? На полставки?
