Вот откуда у меня эти «Ванюшка с Манюшкой». Выпутались из паутины (нет, лучше – тенет)…из тенет памяти и засветились жаркой ночью в Москве. Ну что ж, попытаемся надыбать какую-нибудь Манюшку на тра-та-та-та.
Листаю телефонную книжку. Нина. Помню такую. Точнее, их было две. Нина и Лина. Однояйцевые. Я так и не знаю, какую из них. Скорее всего, Нину… Иначе с чего бы у меня был ее телефон. Если Лину, то и телефон был бы Лины. Вот он и есть. Ты гляди, и телефоны у них похожи. Да и какая разница… Ванюшка с Манюшкой тра-та-та…Так… 495-12-84… или 495-12-85… Первые шесть цифр набираем одинаково… Чего-то какая-то хрень получается. Вместо «4» палец тычет в «7». Еще раз… Хрень не меняется… Последний раз… Все цифры с ходу… 495-12-84. Или 495-12-85. Вдохнули-выдохнули, начали. 771-34-18… Мать твою… Это же… Судьба… И Леркин голос:
– Ну что ты еще от меня хочешь узнать?!
Какого… она на меня орет?! Я вообще не представляю, кто она такая! А может, это случайность?.. С телефоном… Как же! Случайно несколько раз попасть в одни и те же дырки на телефоне – это запросто. Просто-напросто палец у меня такой мудаковатый. Подряд – 771-34-18. Этому пальцу в старости цены бы не было. Ничего не поделаешь, надо как-то разбираться. А то позвонишь в ДЭЗ слесаря вызвать шторы повесить, а оттуда вместо «у нас услуги платные» – «ну что ты еще хочешь от меня узнать?!».
– Милая девушка, это, очевидно, какое-то недоразумение, но, возможно, я…
Срочно надо что-то придумывать.
– Понимаете, у меня семь лет назад была операция…
Какая операция?
– По отеку мозга.
Какого мозга? Лишь бы выкрутиться…
– Так что я многое забыл. Не могли бы вы…
– Мишка, какая операция, какие семь лет? Мы с тобой расстались пятнадцать лет назад.
– Вот, я же говорю, что всю память отбило. Конечно, не семь, а четырнадцать. Или… Ничего не помню. Вчера вышел из больницы. Как, ты говоришь, меня зовут? Мишка? Точно?! Господи, а я-то держал себя за Автандила Гносеологовича!..
Так дело пошло получше. Надрыв слинял в подполье… Продолжим…
– Вообще-то в детстве я хотел быть Иосифом Виссарионовичем. На худой конец, Иваном Васильевичем. Но на раздаче предлагали Шолом Алейхемовичей, Пурим Рошгашановичей и Бриз Бармицвевовичей…
Смеется.
– А какой из меня Алейхемович, Рошгашанович и Бармицвевович, когда у меня папа – Федор? Так что выход у меня был только один – Федорович. А имя… Как ты меня называешь?
– Мишка. Идиот несчастный.
– Вот, разве я мог взять другое имя? Если ты меня Мишкой называешь. Вот у меня и в паспорте написано: Михаил Федорович Липскеров.
Все в порядке. Хохочет. Этих дур так легко рассмешить. Хохочут, смеются, заливаются… Глядь, ан трусиков-то уже и нет. Но смотрите, как бы вам самим не нарваться на чувиху остроумнее вас. Это конец света. Я знаю. Была у меня лауреатка конкурса артистов эстрады в разговорном жанре. Отсмеялась, лежит уже наготове. И только я… войти… как она… «когда войдешь, закрой за собой дверь». Вот входить уже и нечем. Собрался с силами, ща я тебя, а она: «дяденька, ты трахай, а не пугай». Я ей, сучке, рот завязал, только… а она глаза вниз скосила и сквозь повязку тяжело вздохнула. Я плюнул и свалил. А ее так никто из наших оттрахать и не смог. Не знаю, что бы она делала, если бы не вышла за акробата. И никаких тебе проблем. Шути сколько хочешь. Лишь бы суп в доме был. Дочка у них. Двадцать семь лет, а девственница. Лучше бы в отца пошла.
Так, будем продолжать попытки выяснить, кому я все-таки позвонил и, судя по разговору, кинул какую-то подлянку. А иначе чего бы этот Валерий Николаевеч после пятнадцати лет рыдал? Будем выяснять. Сколько дерьма я скопил в себе за долгую и плодотворную жизнь. Насчет Валерия Николаевича понял. Это – от Ольги. Conspiration. Она проявляет какой-то нездоровый интерес к женским именам в моей записной книжке. Глупость какая! Меня же абсолютно не волнуют женские имена в ее. Я же не спрашиваю, кто скрывается под именем Руфь Рафаиловна или Ольга Николаевна. Потому что знаю. Первая – моя мама, вторая – ее. А уж мужские… Да ради бога! Сколько угодно. Какие-то старые пердуны из редакции.
– Слушай, Леронька, я понимаю я мерзавец, я негодяй, но у меня все из головы колесами выбило.
Мне бы только за что-нибудь зацепиться, а уж там…
– Ты ж помнишь, я тогда на бензадиазепинах сидел…
– Ты действительно ничего не помнишь?
– Действительно…
– И как я уезжала из Новых Черемушек?..
О-о-ох!.. Шварценеггер!.. Вспомнить все… Не дай бог, не дай бог… Вся ночь будет испорчена… А что я мог сделать… Прошла любовь, прошла любовь?.. Оно конечно. Но она тогда… Что она тогда? Проблемы у нее были… Нужно было сбегать за… не помню сейчас названия. Она сказала, а у меня из головы вылетело. В общем, лекарство. Я тогда по уши в какой-то нетленке сидел. Чего-то сатирическое. Для одного бывшего эстрадного другана. Он когда-то бил степ, а потом по старости лет перешел в разговорный жанр.
(Этот мой друган был из старой эстрадной семьи. Он вместе с братом происходил от известного в двадцатые степиста Изи Ягельского, который бил степ еще у Брентано. Пока от делириум тременс не помер. Последний раз, говорят, он работал с двумя карликовыми бегемотами и одной зеленой мухой. Бегемоты были еще ничего, а муха напрочь ритм не держала. Он от позора в окно и ахнул. Окно было на первом этаже. Казалось бы, чего… Но под окном был открыт канализационный люк. Он как раз в него. А там потоки сами знаете какие… Его и понесло. В общем, его двое рыбаков в проливе Каттегат выловили. Хотели в Швецию отволочь. Но от него так дерьмом несло, что они его выкинули обратно в пролив Каттегат. Рыбы его тоже есть не стали. И его подобрал английский круизный лайнер. Англичане его отмыли. И он в благодарность на ужине им свой коронный номер отстучал. Но зеленая муха, сука, опять ритм не держала. Ну, он в иллюминатор и ахнул. К счастью, иллюминатор был на шестой палубе, так что он об воду и разбился. Вылавливать его никто не стал. Кому нужен приблудный дохлый степист? А на хозяев лайнера пассажиры апартаментов иск выкатили на тысячу двести фунтов. Потому что кто же будет платить такие бешеные деньги за апартаменты, где по ночам мимо ритма топочет зеленая муха.)
Так вот, я придумал клевый финал номера: друган доставал из кармана носовой платок, показывал с двух сторон почтеннейшей публике, что в нем ничего нет, потом оглушительно в него сморкался. Четыре минуты семнадцать секунд. А потом снова показывал платок с двух сторон. И опять в нем ничего не было!
Самый передовой в мире зритель балдел, а отсталая часть самого передового в мире зрителя била другану морду. Если, конечно, он не успевал свалить через подвалы служебного входа.
– Извини, Лерик, – говорил я, – сейчас коду закончу и сбегаю…
Вообще-то мне это уже стало слегка надоедать. Вы меня поймете. Ну, когда жена болеет, это нормально. Тут и за лекарствами, и в магазин, и куриный с вермишелью. А когда любовница, то это как-то теряет смысл. Нет, куриный с вермишелью – без проблем. А вот все остальное… Я это и дома имел. Так там у меня был мой дом. А здесь… Ну, романтизм, азарт, профессионализм, в конце концов. Такую чувиху от такого мужа увести. Аплодисменты зрительного зала.
