– Врешь, – не поверил Телегину Щукин. – Врет ведь? – спросил Чибирева (тот, похоже, тоже не верил). – Нет, я знал, что применялся какой-то прием, но чтобы так… такие подробности… с вытрезвителем… нет, не верю!..
– Не совсем же они дураки, – сказал в свою очередь Чибирев.
Телегин смеялся.
– Просто они очень доверчивы, вот и все. И доброжелательны к нам. А вы думали, мы им эту бумажку отдали? Ничего подобного. Я сказал, что этот документ чрезвычайной важности, имеет историческую ценность и мой друг из России не должен с ним расставаться. Они сняли ксерокопию. Бумажку Тепе вернули, а копию приобщили к делу.
– Ну и зачем ему эта бумажка? – спросил Щукин.
– Да просто так. На память. Пусть уважают.
– Фантастика, – сказал Чибирев.
Но и это еще не фантастика. Это пустяк. А вот пример высшего пилотажа. Живет здесь один азюлянт из России, которого немцы оформили как представителя малой народности берендеев. Были гастроли в Германии – “Снегурочка”, Римский-Корсаков. Так вот, ему в руки попался буклет, программка, он пришел, куда надо, и показал, а там одни берендеи в буклете: царство берендеев, царь-берендей, он говорит, я берендей, меня как берендея притесняют в России, и в качестве доказательства показал паспорт, где была указана национальность: “русский” (тогда в паспортах указывали национальность). Всех берендеев, мол, записали русскими, говорит. Ему тут же предоставили убежище. Он продает овощные ножи на рынке по воскресеньям.
– Ты нас паришь, – сказал Щукин, – не может такого быть.
– Хочешь, я тебя прицеплю. Я все ходы знаю. Оставайтесь оба, здесь хорошо.
– У меня семья, – сказал Чибирев.
– Семью потом перетащишь.
– А у меня работа, – Щукин сказал.
– Посмотрите, – Телегин разинул рот, по зубам постучал ногтем и: раз! – вынул в ладонь содержимое рта. – Мост! Платиновый! Бесплатно сделали! Мне бы в России… на такой… жизнь положить…
Он смотрел на этот предмет с не меньшим изумлением, чем Щукин и Чибирев, словно тоже видел впервые. Он не устал еще удивляться подарку Германии. Щукина и Чибирева изумляла, однако, не столько щедрость немецкого государства и не столько роскошь зубного протеза (“челюсть”, сказали бы в России об этом предмете), сколько согласие Лени Телегина подвергнуть свой рот испытанию.
– Ты же молодой. Неужели по-другому нельзя? Неужели у тебя были такие зубы гнилые?
– Были. Гнилые. – Ответил Телегин. – А у тебя нет? – Он водрузил мост на место. – Какая разница. Тут нельзя без зубов.
Некоторое время ехали молча. Чибирев смотрел в окно и видел за стеклом себя, прозрачного, протыкаемого стремительными огоньками. Сказал:
– Это тебе за Холокост.
– Знаю. – Ответил Телегин. – Сам поражаюсь.
Вышли, чтобы пересесть на другой поезд. По платформе Тепин метался. Изволновался – все нет и нет. Есть! Бросился обниматься с друзьями.
– Ты никак соскучился, Тепа?
Похоже на то. Аж глаза увлажнились. Или он так обрадовался товару?
– Восемьсот штук, – сказал Чибирев.
– Блядь! – похвалил Дядя Тепа товарищей.
Он похудел. И помолодел как будто. До тридцатника на вид он теперь не дотягивал. Воздух, питание.
Перетащили вчетвером через подземный переход многопудовый багаж. На другой платформе Дядя Тепа забеспокоился:
– А мух? Мух не забыли?
– Мух – заебись. Полная банка.
– Водку привезли?
– А как же.
– Доставайте.
– Прямо здесь?
– За встречу.
Они распили пол-литра “Столичной” прямо из горлышка – в три приема: сначала за встречу, потом за удачу (на платформе не было никого), потом (уже в поезде) – просто так, в дежурном порядке. Стало весело всем, хорошо. Прошел контролер по вагону, Телегин предъявил билеты. Щукин и Чибирев чувствовали, как стремительно адаптируются к обстоятельствам.
– Ландшафт промышленный, смотрю, – поделился Чибирев наблюдением.
Телегин пояснил на правах старожила:
– Рурский бассейн. Шахтерский район. Агломерат. Дядя Тепе не терпелось взглянуть на товар. Был он возбужден – то руки тер, то бил себя ладонью по колену. Опасно такому показывать.
– Давай доедем когда, – сказал Чибирев.
– Мы куда едем? – Щукин спросил. – К тебе или как?
– Нет, я далеко. До меня так не доедешь.
– Сначала к нам, в Рекклингхаузен, – сказал Телегин. – Переночуете. А завтра вечером поедете с ним.
– У меня хорошо, – сказал Дядя Тепа, – у меня просто рай.
В Рекклингхаузен приехали за полночь. Пешим ходом держали по городу путь, с частыми и продолжительными перекурами. Пусто было на улицах, никого. Здесь рано ложатся и рано встают. Дядя Тепа никогда не привыкнет рано вставать. А Телегин почти научился.
Лестница не была похожа на нашу. Жили Телегины на втором этаже.
Майя, если придираться, строго говоря, была хохлушкой, а не еврейкой. Возможно, в ней текла греческая кровь: учиться в Питер на химика-технолога она приехала из Керчи. При ней всегда был ровный смуглый загар, даже зимой; от нее, чернобровой и темноволосой, веяло знойностью – дочь степей, юг, темперамент. Кареокая. В Германии ее могли бы легко принять за турчанку. Ну, раз еврейка, пусть будет еврейка.
Щукин был знаком с ней едва-едва, а Чибирев и того хуже; да и с Телегиным оба не очень-то приятельствовали. Это Дяде Тепе, сверхобщительному от природы, было свойственно быть своим – и в том, и в другом, и в третьем кругу. Супруги Телегины к тем относились, с кем приятно придумывать авантюры. Заводилой Майка была. Год назад в Петербурге Дядя Тепа, Леня и Майя едва не продали неким арабам термос опяточной муки – сей грибной порошок выдавался за “высокотехнологичный секретный материал”, “катализатор”, необходимый в ядерной промышленности, – дело в том, что опята, собранные в Лужском районе, заметно фонили (~ 40 мкр/ч). Но – сорвалось. Слава богу. Иначе трудно представить последствия сделки. К лучшему все.
После этого случая с легким сердцем – сначала Телегины, потом Дядя Тепа – помогали совестливой Германии в терапии ее коллективного бессознательного, позволяя себя реализовать объектами европейской гуманитарной помощи – в самом радикальном и почетном модусе: в убежиществе.
Хотя один был едва-едва, а другой и того хуже с Майей знаком, когда вошли в дверь, расцеловала, как родных, и того, и другого, и – продолжим нумерацию – третьего (а Телегина, как самого родного, целовать не стала) и тут же спросила, что будут есть.
– Что дашь, – сказал Дядя Тепа.
Глобальный метаморфоз, переживаемый в то время Россией, в числе основных составляющих имел революцию быта. Новый быт обещал победить дизайном и упаковкой. Количеством, разносортностью, одноразовостью. Богатством красителей, удобосъедобностью, глянцем. Но так получилось, что население огромной страны в своем подавляющем большинстве в первый же год великих реформ (по существу, в первые же дни 1992 г.) лишилось практически всех сбережений; теперь предстояло узнать, что такое гиперинфляция, – вожделенная революция быта в стремительно нищающей стране пошла кривобоко. Народ еще не спешил нести на помойки добротные родные телекомоды – цветоносные “Рубины” и “Радуги”; заморский стаканчик, пластмассовый и одноразовый, не вытеснил еще признанного аборигена – стакан стеклянный, граненый.
