Может, честь прикажете отдавать?
Борис Петрович слушает, как гремит посудой жена, он решает, что, пожалуй, проверит контрольные завтра. Он решает, что взвалил на себя непосильный груз, что надо отказываться от математики, достаточно одного краеведения – факультативного, раз в неделю. Жена начинает петь. Он встает, одевается, просит закрыть за ним дверь.
Ну и уябывай, думает Елена Григорьевна, закрывая за ним. Ладно бы пошел к любовнице, думает, возвращаясь на кухню, так ведь к Щукину, водку пить. Она вытирает глаза тыльной стороной ладони и опускает руки в кастрюлю, в холодную воду.
А на улице, на Счастливой, Борис Петрович столбом стоит, вот вопрос: на метро или пешком? На метро – это семь остановок с одной пересадкой, крюк под землей – сначала в одну сторону, потом почти что обратно. Пешком ненамного дольше, но тут опять стоять перед выбором: или сойти на секретную тропу и дуть вдоль железнодорожного полотна, рискуя споткнуться об опухший труп бездомной собаки, или же выйти на Першпективу.
Он выбирает второе. Обогнув рынок, переходит железнодорожное полотно и оказывается на Першпективе, а сказать по-человечески, на Кубинской улице. Теперь его путь лежит вдоль длинного ряда хрущоб. Скоро здесь расширят проезжую часть, будет новая магистраль. Будет Новая Счастливая улица. Или Большая Счастливая улица. Или улица Большого Счастья. Борису Петровичу жалко колдобины, которых, возможно, скоро не будет. Он не боится упасть и сломать ногу. Чем ближе к центру, тем гаже и захолустней становится Кубинская улица. Тем взволнованней сердце бьется у Чибирева.
Улица кончается ничем. Она всегда так кончается. По известному немногим пролазу Борис Петрович преодолевает полотно Соединительной железной дороги. Промзона встречает его как родного, облаком пара из открытого люка, запахом свежеструганых досок, вкрадчивой тишиной. Город привычный отступил и присел – за кусты, за кромку забора. Присел и просел. Чибирев идет по ухабам улицы, на которой нет ни одного жилого дома, да и то, что есть, не дома. Щукин, наверное, у себя в сторожке в пишущей машинке ковыряет отверткой шириной лопатки 4 мм, поправляет полеустановительный механизм. Охраняя олифу.
Борис Петрович чувствует над собой небо. Он глядит на небо. Здесь такое бывает небо, словно здесь не бывает ничего, кроме неба.
Бывает так, что, бывает, дух захватывает, как бывает. Челюсти сводит, сердце взметается ввысь.
А иной раз хочется встать на четвереньки и завыть волком.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Репетиция презентации проекта “Судьба петуха” состоялась на частной квартире еще в середине июля. Показ видеофильма, добросовестно отснятого Катрин, Дядя Тепа сопровождал чтением отрывков из “Преступления и наказания”. Ввиду пробного характера презентации круг зрителей был узок – шесть человек, знакомых Катрин, трое, правда, не говорили по-русски. Дядя Тепа произвел впечатление. Обсуждали. Прочили “Судьбе петуха” международный успех.
А дальше дело застопорилось. В августовском фестивале “Судьба петуха” не участвовала.
Дядя Тепа в официальную программу со своим обезглавленным петухом не вписался. Хотя, кажется, мог. Но, не имея опыта участия в подобных мероприятиях, Тепин боялся, как это ни смешно, провала; скажем помягче – опасался неудачи, конфуза; или – мягче еще – не хотел затеряться, быть совсем не замеченным.
Правда, в этом он себе ни за что б не признался. Он смел и амбициозен. Свое неучастие он был готов объяснить скорее недоброжелательным отношением к его персоне некоторых влиятельных лиц. А если интригуют против него – однозначно, это против Катрин. Все дело, конечно, в Катрин, чье желание переписать историю современного искусства многих здесь раздражает. Дядя Тепа не хочет Катрин подставлять. О своих переговорах с организаторами фестиваля он ей не докладывал. А там были нюансы. Катрин, со своей стороны, думала, что Дядя Тепа участвует, что участие Дяди Тепы делает честь фестивалю. Оказалось, что нет. Рассердилась, когда узнала, что нет. А как же не рассердиться? Вместо того чтобы художника пригласить, позвать, попросить – попросить быть с нами, с ними, вместо этого… (долго вспомнить не могла русское слово) …от-го-ва-ри-ва-ют! И он поддается! Поддался, поддался!
Никто его не отговаривал. Все, чем располагал Дядя Тепа, это видеопротокол казни петуха, отснятый Катрин, а также материальный объект – “вещественное доказательство” – окровавленный, весьма неопрятного вида экземпляр “Преступления и наказания”. Тепин, конечно, схалтурил, он почему-то не удосужился (или не смог) выразить письменно, в двадцати-тридцати словах, четкую концепцию акции – то, что так легко выбалтывалось у него в деревне. Художественный жест, предпринятый им в деревне, как теперь оказалось, “осложнен паразитарными смыслами”. Под “паразитарными смыслами” подразумевалась, по-видимому, главная идея акции – идея личной ответственности; не понимали, какова роль Евдокии Васильевны и зачем умерщвление птицы осложняется допросом-интервью на тему “быть” петуху или “не быть”. В свое время москвичам в известных галереях уже доводилось потрошить кур, а еще раньше зарезали свинью, но без всяких рассуждений о морали и без метафизики. Если Тепин придерживается этой традиции, ему следует быть проще в выборе художественных средств, к тому же честно признать, что он эпигон, давайте-ка называть вещи своими именами, – кстати, убийство, осуществленное Тепиным, не столь радикально в художественном плане, те-то убивали на глазах публики, “здесь и сейчас”, а Тепин порешил петуха “там и тогда”, между тем “наша выставка не отчетная”.
– Или будете утверждать, – спросили Тепина, – что вы зарубили петуха раньше, чем?..
…чем зарезана была свинья в той московской галерее? Намек на самозванство? Опять? Уж не под сомнение ли ставят давнее прошлое Тепина – творческий подвиг на Дворцовом мосту? Он был оскорблен.
Да и неправда это, что “выставка не отчетная”, – позже, гуляя по залам “Манежа”, он убедился, что многое на фестивале было представлено как раз в форме отчета, в виде фото– и видеодокументов, – кто-то куда-то нырял, кто-то на что-то влезал, кто-то где-то что-то выкапывал – не все же показывать вживую… Известно, большинство перфомансов принципиально неповторимы.
Короче, Дяде Тепе дали понять, что присутствие его здесь допустимо, но не обязательно. Во всяком случае, ему так показалось. Не надо было ему вдаваться в апологию самого себя и своего художественного проекта, вспоминать все ту же “личную ответственность” как “структуросодержащую проблему”, гений Достоевского, топор. Видите ли, слишком много аллюзий. Ему сказали: “Это литература. Вы – передвижник”. И еще ему сказали: “Конечно, если вы настаиваете, то – пожалуйста. Принимая во внимание ваше имя…”
Имя!
Вот что главное.
У него есть имя.
Но как звучит его имя, Тепин покамест понять не мог, – одиозно ль звучит или – словно легенда.
Хрен его знает.
– Ничего, – поразмыслив, сказала Катрин,– ты поступил правильно.
