– И червяка?
– И червяка.
– И мухи?
– И мухи.
– Ну, про мух ты мне не рассказывай. И про комаров тоже.
– Послушай, – сказала Катрин. – Я не позиционирую себя как художник, когда я убиваю муху или комара. Когда я позиционирую себя как художник, я лучше разрешу себя кусать.
– Но почему же ты не протестовала против убийства кота?
– Я не одобряю убийство кота, но если оно стало свершившимся фактом художественной жизни…
– Убийство стало фактом жизни…
– Хорошо: фактом художественной практики… если так, то я должна воспринимать это именно как факт, как событие. Я могу критиковать этот перфоманс, но я должна признавать, что он факт художественной практики. Я признаю. Я считаю, это плохой перфоманс, очень плохой. Но я признаю, что это перфоманс. Я уважаю чужие мнения об этом перфомансе. Если я правильно помню, профессор Савчук сказал: убийство живого кота проблематизирует место его социальной функции… Я не согласна. Но я уважаю его мнение.
– Объясни мне, чем этот перфоманс плох? Я понимаю, что убивать котов нехорошо, но с точки зрения арт-критика, с твоей точки зрения, чем плох перфоманс?
– С точки зрения арт-критика, если тебя интересует мое мнение, этот перфоманс плох этим. Художник – не убийца. И не самоубийца. Некоторые думают по-другому, но я думаю так.
– А можешь ли ты признать, что при некоторых условиях убийство кота будет хорошим перфомансом?
– Я не знаю таких условий.
– Ну, скажем, если кота убили не по концептуальным соображениям, а по приговору. По законному приговору. Пусть жестокому, но справедливому. Разве тогда художник будет убийцей? Он будет – рукой проведения.
– Не понимаю, о каком приговоре ты говоришь? Кто может приговорить кота?
– Допустим, ветеринар. Допустим, кот болеет чем-то таким, что несет угрозу другим котам. Или людям.
– Это очень жестоко, – сказала Катрин.
– Не спорю. Но будет ли это перфомансом, фактом жизни художественной?
– Это плохой перфоманс, очень плохой.
– Чем же это искусство плохое?
– Нехорошее, очень нехорошее, – повторяла Катрин.
– Хорошо, “нехорошее”, но разве не жесточе и не циничнее убивать ни за что? Ради красивой концепции?!
– Нет. Как ты говоришь, это циничнее. Это еще хуже, чем то. Еще хуже.
– Почему же убить по необходимости циничнее, чем ни за что?
– Это циничнее, если ты это считаешь искусством. Перфомансом.
– Почему ж не искусство? Если то искусство, то и это искусство.
– Это не искусство, это утилитарное искусство.
– Утилитарное искусство – тоже искусство.
– Когда дизайн. Архитектура. Но по большому счету искусство всегда без полезности, особенно актуальное. Убийство больного кота для общего пользования – это санитарно-гигиеническая мера и только. (Катрин хотела сказать “для общей пользы”; она начинала волноваться.)
– Ты мне сама рассказывала о перфомансе с промыванием желудка. Помнишь? Тоже ведь санитарно-гигиеническая мера.
– Промывание желудка не было как самоцель.
– А если убийство больного кота – не самоцель, а всего лишь один из элементов действия, подчиненного общей концепции?
– Мне не нравится такая концепция.
– Но мы ее даже не сформулировали!
– Я не хочу ее формулировать.
– По-твоему, грохнуть здорового кота ни за что ни про что – это лучше, чем умертвить кота, который представляет собой угрозу людям?
– Лучше. Но я тебе сказала, я не одобряю тот перфоманс. Это неправильный путь.
Дядя Тепа продолжал рассуждать:
– А если бы не только в соответствии с концепцией, а по необходимости был бы убит кот, можно было бы считать такое убийство произведением искусства?
– Это схоластика, – сказала Катрин. – Я перестаю тебя понимать.
Он ушел в поле, посидел под старой осиной, поглядел, как пасется коза бабы Маши. Вернулся домой. Катрин задумчиво смотрела в окно.
– Хрен с ним, с котом, – сказал Дядя Тепа. – Возьмем петуха. Вот конкретная ситуация. Соседка хочет сварить суп. У нее два петуха. Что само по себе абсурдно. Петух должен быть один. Как ни посмотри – надо рубить. Согласна?
Катрин молчала.
– Рубить некому. Она попросила меня. Совершу ли я безнравственный поступок, зарубив петуха?
– Ты сам должен решить эту проблему.
– Я и решаю. Соседка меня попросила. Если не я, то кто-то другой. Но для этого ей придется идти в другую деревню, кого-нибудь нанимать. К тому же она хочет, по-моему, угостить нас этим петухом. Нас, а не кого-нибудь. Ты же не вегетарианка?
– Будешь рубить? – спросила Катрин.
– А как не рубить? – спросил Тепин.
– Руби, – разрешила Катрин, пожав плечами.
– Но я не хочу быть палачом, я хочу быть художником!
На выработку концепции ушло десять минут. Дядя Тепа излагал концепцию так:
– С точки зрения житейской целесообразности следует казнить петуха. Подчеркнем: это не ритуальное жертвоприношение, это поступок по необходимости. Между тем судьба петуха до последнего мгновения в руках его хозяйки. Присутствующая при казни, она, сама того не зная, являет собой главного фигуранта действия. За семь секунд до казни ей будет задан прямой вопрос: казнить или помиловать? Ей будет дано понять, что ответственность за смерть петуха несет она и только она. Если хозяйка недвусмысленно подтвердит свое решение убить петуха, топор незамедлительно опустится на его шею. В противном случае петух будет помилован.
Далее.
– Роман Достоевского будет лежать перед глазами хозяйки. Название “Преступление и наказание” будет ей напоминать об ответственности. При этом применительно к ситуации она вольна двояко трактовать название книги: или это петух наказывается за преступление, которое в том заключается, что он не кто иной, как петух, или это она сама решается на преступление, наказание за которое остается проблематичным. Далее.
– Порядок действия таков. Акция осуществляется в пять этапов. Первое. Завязка. Непосредственно перед казнью я объясняю хозяйке суть дилеммы: петух – живое существо, творение Божие, хвост у него неповторим, и он не желает уходить из жизни, это с одной стороны, с другой – суп из петуха калориен, питателен, вкусен, содержит большое количество жиров и белков, необходимых для жизнедеятельности человеческого организма, к тому же содержать двух конкурирующих петухов в одном курятнике – бессмысленное расточительство, не сказать абсурд. Хозяйка это знает сама, но надо обозначить и заострить противоречие. Второй этап – чисто технический. Петуха надо скрутить. Для меня это сложнее всего, но, надеюсь, хозяйка поможет. Третий этап – кульминационный. Занеся топор, я неожиданно спрашиваю хозяйку: казнить или помиловать? Она-то решила, что вся ответственность переложена на меня, а я предоставляю право выбора – ей. Считаю до трех… Нет, до семи… Раз. Два. Ну и так далее. Четвертый этап – развязка. Все зависит от решения хозяйки. Или петух отпускается на свободу, или – голова с плеч долой. Пятый этап – эпилог. Или мы кормим петуха пшеном, радуясь счастливой развязке, или едим суп, – и то и другое освящено смыслом. Это не абсурдистская акция. Это акция-испытание.
