Полная дама в брючном костюме спросила Рудакова о тайне современного человека. Она сказала:
– Мне кажется, у современного человека нет тайны. Поэтому про него не интересно ни писать, ни читать. А как думаете вы?
Рудаков думал по-разному. Человек сам тайна. Но что есть тайна? – думал Рудаков. И что человек? – предлагал всем подумать.
Рудакова спросили: да, что есть человек?
И чем современный человек отличается от вообще человека?
И еще: сколько просуществует человечество, спросили Рудакова.
И есть ли Бог, Рудакова спросили.
Есть ли, спросили его, ничего – в частности там, где ничего нет, и, если ничего все-таки есть, называя его «ничего» и тем самым внося в него содержание, не превращаем ли мы ничего в нечто?
– Вы пишете для взрослых, однако пренебрегаете матом. Почему в вашей книге совсем нет мата?
Этим обеспокоилась бальзаковского возраста леди в не по сезону темных очках.
– Должен быть? – спросил Рудаков.
– Нет, я не настаиваю на том, чтобы у вас на каждом шагу матюгались, но полное отсутствие мата бросается в глаза… или вы находите это естественным?
– Я не думал об этом, – пробормотал Рудаков, несколько сникнув.
Спор на тему мата ненадолго взбудоражил аудиторию; Рудаков угрюмо молчал.
– Видите, какие дискуссии вызывает ваша проза, – шепнула ему Магда Васильевна.
Речь зашла об абсурде. Отношение Рудакова к абсурду интересовало обладателя клетчатого пиджака, единственного, если не считать Рудакова, мужчину в этом помещении. Он называл имена великих абсурдистов, освященные мировой славой. Ощущает ли Рудаков свое место в определенном контексте?
– Нет, то есть да, то есть нет, – заговорил Рудаков с внезапной горячностью. – Я под абсурдом понимаю другое. Допускаю, что у меня умозрительные схемы, искусственные конструкции, игры ума, это не есть абсурд… Абсурд – это реальность, реальность, увиденная под определенным углом. Он здесь. Он повсюду. Все зависит от ракурса – как взглянуть. Любое событие может оказаться абсурдным… Вот, скажем, сегодняшний вечер – вроде все пристойно, правильно… А ведь это как посмотреть… Можно представить себе, кто-то напишет рассказ о нашей встрече, и она будет выглядеть крайне абсурдно.
– Разумеется, – сказала Магда Васильевна. – Если все исказить. Что-то затушевать, что-то выпятить. Окарикатурить.
– Да нет же, я о другом… Я о фатальности… как бы это сказать… неявных несоответствий. Представьте себе, что кто-то из нас мог бы оказаться не здесь, а в другом месте – в бане, или на свадьбе, или, может быть, в морге… Это я фантазирую в порядке бреда… Чувствуете холодок абсурда?
Никто не чувствовал.
– Ладно. Давайте в порядке бреда сочиним что-нибудь подобное… прямо сейчас. Хотите о вас, Магда Васильевна?
– Обо мне?
– Ну, не о вас лично, конечно, а о неком человеке, похожем на вас. Боже упаси, что это вы. Это не вы. Это я для наглядности.
– Лучше о вас.
– Хорошо. Пусть буду я. Не я лично, а некий автор, похожий на меня, который пришел на встречу с вами… то есть с читателями, похожими на вас. Нам важна ситуация.
– Оживление в зале, – констатировала Магда Васильевна.
Рудаков продолжал:
– Представим автора книги сегодняшним утром. Он, или как вам удобнее, пусть буду я, в общем, этот персонаж провел бессонную ночь. Тяжелые мысли и все такое. Утро настает, мрачное, холодное… ну и… – Рудаков сделал жест рукой, всех приглашая к сотворчеству, – наш персонаж закономерно решает…
– Принять снотворное, – громко сказала пожилая женщина в первом ряду и засмеялась.
– Повеситься, – сказал Рудаков и засмеялся тоже.
Он окончательно ожил. Его глаза заблестели.
– Вот что такое творческая кухня писателя, – объявила Магда Васильевна. – Так рождаются сюжеты. И почему же он решил, интересно, повеситься? В чем же, объясните, закономерность?
– Решил и решил. Жизнь не сложилась… мало ли что… какая разница… Короче, взял он веревку, сделал петлю, намылил…
– Сейчас не мылят, – сказал в клетчатом пиджаке, – это пеньковую мылили, а из синтетического волокна и так скользит хорошо.
– Век живи, век учись, – пробормотал Рудаков, слегка сбитый с толку.
Все та же в первом ряду подсказала:
– Встал на табуретку.
– Привязал, – обратился к ней Рудаков, как бы благодаря за поддержку. – Просунул голову. Стоит. Делает глубокий вдох. И тут…
– Звонит телефон…
– Телефон слишком банально. И тут взгляд его падает на будильник. Он видит часы, и он вспоминает вдруг, что в семь вечера у него выступление в библиотеке. И так тоскливо становится, нехорошо… Ему, конечно, и без того тоскливо, а теперь – просто гадко. За окном какая-то дрянь, ветер, ну вы понимаете… А ведь придут по такой погоде читатели, будут ждать его, звонить ему, перемывать ему косточки… Подождут-подождут и разойдутся в недоумении. Или еще лучше: к семи уже все известно станет, ну и представьте картинку – вы пришли на встречу с автором, сели, сидите, ждете, появляется Магда Васильевна и говорит: «Вечер отменяется, писатель повесился». Дикость! Как ни посмотри, все дикость. Вот он и решает, с петлей на шее: надо идти. Схожу вечером, а потом и повешусь. А то неправильно как-то, нехорошо. Надо завершать начатые дела.
– Занятно, – сказала Магда Васильевна.
– А дальше – все как здесь. Пришел, а тут телекамера, – спрашивают, как вы меня, этого автора: что вы хотели сказать вашей книгой?… почему так назвали?… при чем тут кролики?… почему «полтора»?… ваши планы на будущее?… есть ли тайна у современного человека?… Он, как я, отвечает, пыжится выразить мысль… Абсурдность ситуации видит лишь он. Ну и тот, кто воспринимает этот рассказ: по отношению к персонажам этот восприниматель – существо высшего порядка. Неплохой мог бы получиться рассказ, пожалуй… если опуститься на землю…
– Напишете? – спросила дама с большой малахитовой брошью.
– Нет, пусть другой кто-нибудь.
– Одна неувязка, – сказала Магда Васильевна. – Этот персонаж должен был поступить проще. Если он такой обязательный, он бы вот что сделал. Он бы позвонил в библиотеку, она уже в десять открыта, и сказал бы, что заболел. Мы бы отменили вечер, и он бы мог тут же повеситься со спокойной совестью.
– Кстати, да, – сказала полная дама в брючном костюме. – Почему же он не позвонил?
Рудаков плечами пожал – не знал, что ответить.
– Потому что абсурд, – сказала старушка, у которой слегка фонил слуховой аппарат.
Магда Васильевна встала.
– На этой оптимистической ноте предлагаю и завершить наш вечер. Позвольте, в посрамление упомянутого абсурда, сказать большое спасибо нашему гостю и подарить ему, разумеется, со смыслом… отнюдь не абсурдный… небольшой бюст Белинского, человека, именем которого названа наша библиотека.
