Она вписывала Мономаха в свободную графу.
Председатель комиссии, оценив Ксюшину обстоятельность и информированность, по-видимому, проникся доверием к молодым людям.
– Я тоже считаю, что не все продумано. Можно было бы вполне обойтись без открепительных талонов, – сказал он. – Это на выборах важно, чтобы никто не проголосовал больше одного раза. Но никто же не будет каяться дважды. Вы же не будете дважды? – спросил он Глеба.
– Разумеется, нет, – ответил Глеб.
– Может, еще что-нибудь впишете? – спросил член комиссии Ксюшу, заметив, что она не торопится ставить подпись.
– Нет, полагаю, достаточно.
Ксюша подписала покаянный лист. Член покаянной комиссии сказал:
– В соответствии с поправкой от второго марта к Положению о паспорте гражданина РФ вам, по вашему желанию, можно поставить в паспорт памятную печать, извещающую о вашем участии в акции всенародного гражданского покаяния. Хотите ли вы этого?
– Да, – сказала Ксюша, – нам надо.
– Печать символическая, – информировал член комиссии, штампуя тыльную сторону обложки паспорта Глеба. – Ее наличие или отсутствие не может быть, – он проштамповал паспорт Ксюши, – причиной последствий. – Вернул паспорта. – Ни административных, ни каких-либо других.
– Некоторые начальники думают по-другому.
Это замечание Глеба осталось без ответа.
– В другой день уже не поставят, – сказал председатель, – только сегодня.
Ксюша вспомнила:
– У нас друзья отдыхают на озере. Можно мы и за них покаемся?
– Хватит, Ксюша, – сказал Глеб, – обойдутся.
– Почему ты так? Они же не могут, а мы бы за них могли.
– Я ни за кого не собираюсь больше, – сказал Глеб с раздражением.
– Необходимо личное присутствие, – мягко объяснил председатель, выражая голосом сожаление.
– Хотя бы за Даню. У него подпись простая, я могу.
– А вдруг он против, – сказал председатель.
– Что вы! Он двумя руками за!
– У вас есть его паспорт?
– Нет. Паспорт с ним остался.
– Жаль, но нельзя.
– Так ведь не обязательно в паспорт печать ставить. Пусть будет без печати, а лист я заполню.
– Как же вы заполните лист, если у вас нет паспортных данных?… Или есть?
– Ксюша, достаточно. Я устал.
– Почему ты думаешь только о себе? – возмутилась Ксюша.
– Давай без сцен, хорошо?
– Молодые люди, не надо сегодня ссориться. – Член комиссии встал и произнес торжественно: – Поздравляю вас с участием во всенародном гражданском покаянии. Вот вам белые ленточки в знак того, что вы покаялись.
Дав ленточки, он пожал руку – сначала Глебу, а потом Ксюше.
Глеб в момент рукопожатия вспомнил недавнего встречного – как тот ему тряс руку на улице. Теперь Глеб понял, в чем дело: у них тогда не было ленточек, и прохожий, тоже без ленточки, принял их тогда за своих. Он решил, что они, как и он, отказисты.
– Вы здоровы?
Резко повернув голову, посмотрел на Ксюшу. Это спрашивал член комиссии, пожимая ей руку. Ксюша была бледна, у нее как-то странно потускнели глаза.
– Воды? – спросил председатель.
– Нет… на воздух…
– Что с тобой, Ксюша? – встревожился Глеб.
– Идем, идем…
Они пошли к выходу, она держалась за Глеба, словно боялась упасть.
Другой член комиссии говорил старушке за столом справа:
– Не надо вычеркивать. Здесь не вычеркивают. Здесь, наоборот, вписывают.
И уже из-за спины до Глеба доносилось:
– Вы бы лучше не приходили, раз не хотите… Виктор Андреевич, пенсионерка «преступления большевиков» вычеркнула!.. Что делать?…
Они не дошли ста метров до гостиницы.
– Давай сядем, – сказала Ксюша.
– Что, так плохо? – спросил Глеб, садясь вместе с Ксюшей на ступеньку лестницы в чебуречную.
Табличка «Мероприятие» висела на двери.
– Знаешь, Глебушка, что мне больше всего в тебе не нравится? Твое безразличие.
– К чему же я безразличен?
– А ко всему. Ты ко мне безразличен. Ты к людям безразличен. Тебе безразлично, Мономах чьей истории принадлежит. Нашей, не нашей… Ты не хочешь ни за что ответственности нести. Ни за то, что в стране происходит, ни за то, что между нами с тобой… Ты не знаешь обо мне ничего. Потому что тебе я безразлична. И здоровье мое тебе безразлично. И все, чем я живу.
– Несешь чушь какую-то, сама себя не слышишь, – проговорил Глеб, рассматривая гирлянды над головой.
– А ты сам-то не хочешь покаяться? Не за других. За себя.
– Пред кем покаяться? В чем?
– А в чем-нибудь. Какая разница, в чем. Передо мной. Пока здесь. А то так и умру. Или дурочкой стану. Будешь локти кусать, что не сказал.
– Что я тебе не сказал? Почему дурочкой станешь? Или умрешь?
– Мне холодно. И трудно дышать. И голова.
Он поцеловал ее в лоб.
– Ого. Ты ж горячая.
– Если тебе не в чем, тогда я буду. Я тебе так покаюсь, что у тебя волосы дыбом встанут. А то больно ты у меня спокойненький, безразличненький…
– Ксюша, у тебя температура. Надо что-то делать.
– Ты мне – «нет» хочешь сказать? Ха-ха, – она засмеялась и тут же закашляла. – А я тебе – «да»! А я тебе – «да»! – пыталась выкрикнуть сквозь кашель.
Глеб встал. Он стоял, озираясь по сторонам, и не знал, что делать.
– С Даней, с Данечкой – вот с кем!.. Съел? Не ожидал, что с Данечкой?
Глеб склонил голову набок.
– Ну и как это называется? – спросил он спокойным голосом. – И что это значит? Это ты что, каешься или как?
– Да, это я каюсь, да!
– Если бы ты каялась, ты бы раскаялась, а ты не раскаиваешься, ты, наоборот, меня позлить хочешь. Не знаю, зачем. Грош цена твоим словам.
– Так ты не веришь, что я с Данечкой?…
– Чушь несешь, просто чушь какую-то!.. Даня на Таню надышаться не может, а ты говоришь!.. Даня – святой человек!
– Четыре раза с Данечкой. Не раз и не два, а четыре!
– Ты бы сказала, с дизайнером Зайнером, я бы, может, еще поверил… Но чтобы с Данечкой… Никогда…
Ксюша заплакала.
– Ты мне никогда не верил!.. Ты думал, я и с этим клещом шутки шучу. Достукался? Видишь?… Ты этого хотел? – Она глядела на свои руки, ее лихорадило. – Что – доволен теперь?
