За гранью.
Мама сидит на крыльце полутемного дома, в котором я родилась.
Мама поднимает голову и смотрит на меня. Перед моим рождением бабушке приснился сон. Корова с блестящей бурой шкурой потягивается, только что пробудившись ото сна, вскидывая колени. Бабушка сказала, что я буду очень активной, поскольку родилась в тот момент, когда корова набралась сил, чтобы подняться на ноги. Она сказала, что обо мне следует хорошо заботиться, потому что я пришла в этот мир, чтобы стать источником радости и света. Мама смотрит на мои ноги, перепонка от голубой пластмассовой сандалии глубоко впилась в мою ступню. Рана настолько глубока, что видна кость. Страдание искажает родное мамино лицо. Это лицо я видела, когда посмотрела в зеркало стенного шкафа после рождения моего мертвого ребенка. «Моя девочка», — говорит мама и распахивает мне навстречу объятия. Она подхватывает меня под руки, словно умершего ребенка. Снимает с меня голубые пластмассовые сандалии и кладет мои ноги себе на колени. Мама не улыбается и не плачет. Знает ли мама? Знает ли она, как сильно нужна была мне всю мою долгую жизнь?
Эпилог
Четки из розового дерева
Прошло девять месяцев с момента исчезновения мамы.
Ты сейчас в Италии. Примостившись на ступенях мраморной лестницы, откуда открывается вид на площадь Святого Петра в Ватикане, ты разглядываешь обелиск из Египта. Гид, чей лоб усеян бисеринками пота, кричит: «Сюда, пожалуйста!» — и указывает людям из твоей группы на нижнюю часть лестницы, рядом с огромными деревьями, куда не проникают палящие лучи солнца.
— В музеях и в соборе говорить не разрешается, поэтому я заранее расскажу вам о самых интересных вещах, которые вы увидите в музее. Я раздам вам наушники, так что, пожалуйста, слушайте внимательно.
Взяв наушники, ты не спешишь надевать их. Гид продолжает:
— Если вы перестаете слышать мой голос, значит, отошли от меня слишком далеко. Здесь столько народу, что я просто не смогу уследить за каждым из вас. Я смогу проводить экскурсию лишь тогда, когда вы находитесь рядом.
Ты направляешься в туалет, наушники болтаются у тебя на шее. Люди из твоей группы внимательно наблюдают за тобой. Ты моешь руки над раковиной и, открыв сумочку, чтобы достать носовой платок, натыкаешься взглядом на скомканное письмо сестры на дне сумки. Три дня назад ты достала это письмо из почтового ящика своей квартиры, уезжая из Сеула с Ю Бином. Держа в одной руке свой чемодан на колесиках, ты стояла около двери и, достав из ящика письмо, увидела на конверте имя сестры. Раньше ты никогда не получала от нее писем. И написано оно было от руки, а не отправлено по e-mail. Ты помедлила, решая, стоит ли сразу вскрыть конверт, а затем запихнула на дно сумочки. Возможно, ты побоялась, что, прочитав письмо, не сможешь сесть в самолет вместе с Ю Бином.
Ты выходишь из туалета и присоединяешься к остальным. Вместо того чтобы надеть наушники, ты достаешь письмо сестры, несколько секунд вертишь его в руках, а затем решительно разрываешь конверт.
«Сестра.
Когда я отправилась навестить маму вскоре после возвращения из Америки, она подарила мне молоденькую хурму, стройное деревце едва доставало мне до колен. Я тогда приехала забрать свои вещи, которые оставляла у нее перед отъездом. Мама сжалась в комочек в кладовой рядом с сараем, где хранились мои вещи: холодильник, стол и переносная плита. Она лежала там, не в силах пошевелиться. Соседские коты, которых подкармливала мама, сидели вокруг нее. Когда я потрясла ее за плечо, она с трудом смогла открыть глаза, словно пробуждаясь от тяжелого сна, увидела меня и улыбнулась. Она сказала: „Ты вернулась, моя крошка!“ Мама заверила меня, что с ней все в порядке. Теперь я понимаю, что тогда она потеряла сознание, но продолжала настаивать, что хорошо себя чувствует, а в кладовую зашла покормить кошек. Мама сохранила в целости и сохранности все, что я оставила ей, уезжая в Америку. Даже те резиновые перчатки, которые я отдала ей для хозяйства. Она сказала, что хотела воспользоваться переносной газовой плиткой во время подготовки к ритуальной церемонии, но потом передумала. „Почему?“ — спросила я, и она ответила: „Чтобы я могла вернуть все в целости и сохранности, когда ты вернешься“.
Когда я загрузила все вещи в грузовик, мама вынесла из-за дома деревце, там она обычно хранила свои горшочки с приправами. Она казалась смущенной. Корни хурмы вместе с комом земли мама завернула в пакет. Она специально купила деревце для нашего нового дома. Деревце было таким маленьким, что сложно было предсказать, когда оно начнет плодоносить. Честно говоря, я не хотела его брать. Мы переезжали в съемный дом с двориком, но я знала, что жилье это будет временным, и не представляла, кто станет заботиться о хурме. И мама, словно видя меня насквозь, сказала:
— На этом деревце очень скоро появятся первые плоды, время бежит быстро, и даже семьдесят лет пролетают как один миг.
Я все еще колебалась, не решаясь взять деревце, но мама сказала:
— Когда я умру, ты станешь срывать хурму и вспоминать обо мне.
Мама все чаще стала повторять слова „когда я умру…“. Ты знаешь, это долгое время было ее сильным оружием. Ее единственным оружием, безотказно действовавшим на детей, которые не желали поступать так, как хотела она. Я уже не помню, когда все это началось, но когда мама чего-то не одобряла, то непременно говорила: „Сделай это после моей смерти“. Я забрала деревце в Сеул, хотя не представляла, приживется ли оно, и посадила его в землю до отметки на стволе, которую сделала мама. Когда чуть позже мама приехала в Сеул, она сказала, что я посадила деревце слишком близко к забору и мне следует пересадить его в другое место. Потом она часто спрашивала меня, пересадила ли я хурму. Я отвечала утвердительно, хотя так и не выполнила ее просьбы. Мама хотела пересадить хурму на пустой клочок земли посреди двора, где я планировала посадить большое дерево, если у нас будет достаточно денег, чтобы купить этот дом. Я не думала, что когда-нибудь пересажу деревце, у которого было всего две тонкие веточки и которое едва доходило мне до пояса, но не хотела огорчать маму. Незадолго до исчезновения она вдруг принялась звонить мне каждый день, спрашивая:
— Ты пересадила хурму?
И тогда я честно ответила:
— Я сделаю это позже.
Сестра. Только вчера я, наконец, нашла время и с младенцем за спиной отправилась на такси в Co-орун, где купила размолотый куриный помет, вернувшись домой, выкопала ямку на том месте, которое когда-то присмотрела мама, и пересадила хурму. Раньше я не чувствовала угрызений совести, забывая о маминой просьбе, но теперь я была несказанно удивлена. Когда я привезла хурму домой, ее корни были настолько тонкими, что я засомневалась, сможет ли деревце расти в земле. Но, выкопав его, я вдруг обнаружила, как сильно разрослись и укрепились его корни, перепутавшись в плотный клубок. Меня поразила эта неимоверная воля к жизни, решимость любым способом выжить на этой бесплодной земле. Неужели, подарив мне этот саженец, мама хотела, чтобы я наблюдала, как растут и множатся его ветви и крепнет ствол? Неужели она хотела таким образом объяснить мне, что если я хочу получить плоды, то должна сначала позаботиться об этом деревце? А возможно, у нее просто не хватило денег на большое дерево. Впервые я почувствовала ответственность за это деревце. И мысли, что хурма никогда не даст плодов, исчезли сами собой.
