— Не нахожу в ней ничего, способного вызвать подобные
чувства, — честно призналась я.
— Это странно. Она очень похожа на Мишу, точнее, он на нее.
И глаза, и выражение лица! Я просто насмотреться на нее не могу!
— Еще насмотришься, — без энтузиазма пообещала я и добавила:
— Я рада, что она тебе нравится. Может, хоть это тебе
поможет.
Елизавета Павловна тем временем знакомилась с моей
квартирой. Причем делала она это со смаком, щедро отпуская хвалебные
комментарии. У меня даже появилось подозрение: уж не собирается ли она поселить
здесь молодых. Особенно ей понравилась гостиная, детище моего третьего мужа. Я
бы даже сказала, его шедевр, потому что моя гостиная — это настоящее
произведение.
Мой третий муж был директором завода, но голова и руки у
него были на месте. Гостиная — это резьба по липе и зеркала, это мозаичные полы
каких-то невиданных пород дерева и хрустальный потолок с диковинной подсветкой…
Все это существовало почти двадцать лет и было словно новенькое. Но это уже
благодаря моим стараниям.
— Миша, взгляни, какой великолепный евродизайн, —
воскликнула гостья, и я пожалела ее всей душой.
— Этот дизайн — ровесник Жанны, — с гордостью сказала я. —
Мы тогда о Европе и слыхом не слыхали. Все, сделанное здесь, опирается на
древние традиции русских мастеров.
— И вы уже много лет живете среди этой прелести? — изумилась
Елизавета Павловна.
— Да, — согласилась я, — и уже много лет ее убираю. Теперь,
правда, Жанна мне помогает. Она очень трудолюбива, — ввернула я, радуясь такой
возможности.
— Да, да, — рассеянно отозвалась Елизавета Павловна,
переходя в другую комнату. — Миша говорил мне. Ах, какая прекрасная картина, —
тут же восторженно воскликнула она, увидев мой портрет во весь рост, занимающий
большую часть стены. — Кто эта прекрасная дама?
Мне стало обидно.
— Разве не видите? Я!
— Вы? — На лице гренадера в юбке появилось разочарование.
Я сжалилась над ней и сказала:
— Шутка. Разумеется, это портрет моей бабушки.
Елизавета Павловна с облегчением вздохнула и улыбнулась.
Затем она внимательно посмотрела на меня и спросила:
— Раз ваша бабушка, значит, прабабушка Жанны?
К такому повороту я не была готова, но пришлось согласиться.
— Ну, разумеется, — после легкой заминки ответила я. — Это
прабабушка Жанны.
— Оч-чень хорошо, — одобрила Елизавета Павловна и по-новому
посмотрела на Жанну. — Миша, ты слышал? Это твоя будущая родственница.
Миша и без того прирос к портрету, с удовольствием смотрел
на юную меня, и в глазах у него были совершенно не родственные чувства.
«Дьявол, — подумала я. — Ведь собиралась быть только
тетушкой, а уже угодила в прабабушки. Чертов муж (второй). Приспичило ему
писать меня в костюме знатной дамы».
— Так прабабушка Жанны, выходит, была дворянка? — с легким
недоверием продолжила допрос Елизавета Павловна.
Я вспомнила, как нынче это модно и, не моргнув глазом,
солгала:
— А разве вы не видите?
Гостья вперилась в портрет, будто там у меня та на лбу было
написано, к какому роду-племени я, пардон, бабушка относится. После
пристального изучения портрета будущая свекровь повеселела.
— Вы знаете, — воскликнула она, обращаясь ко мне почти уже
как к своей подруге, — а ведь действительно есть легкое сходство с вами.
— Надеюсь, — скромно ответила я.
— Да, да, и Жанна тоже унаследовала некоторые черты, —
продолжила Елизавета Павловна. — Ведь правда, Миша?
Он охотно согласился. Все были рады, только Жанна зарделась
от смущения. Бедняжка не привыкла врать. Надо подумать, правильно ли я
воспитываю Саньку.
Елизавета Павловна, уже вполне довольная, ущипнула Жанну за
щечку и сказала:
— Крошка, а ты мила.
Я решила, что на этой оптимистичной ноте можно их приглашать
к столу.
Приглашение восприняли с энтузиазмом. Разогретые приятным
сообщением о дворянском происхождении невесты, гости захотели к духовной пище
присовокупить что-нибудь посущественней. Слава богу, на столе было все. Все,
что осталось от вечеринки. Мы с Жанной добавили к этому всего несколько блюд,
но зато каких!
— Миша, — снисходительно бросила ему мать, — поухаживай за
невестой.
Он ринулся выполнять приказание матери. Одной рукой взялся
за стул, другую положил на талию Жанны…
И комната взорвалась оглушительным визгом. Невеста
закричала, словно резаная. Присутствующие содрогнулись. Бедного Мишу затрясло,
как от электрического тока. У Елизаветы Павловны подогнулись колени, и она
рухнула на стул. Я потеряла дар речи, онемела, но ненадолго. Секундой позже я
завизжала не хуже Жанны, схватила ее за руку и с криком «все погибло!»
поволокла на кухню, предоставив гостям возможность строить домыслы.
— Что случилось? — уже на кухне спросила я, быстро включая
духовку, сгребая с коробки крошки торта и высыпая их прямо на пламя.
— Не знаю, — прошептала Жанна.
— Как это не знаешь? Орешь и не знаешь? Она испуганно
покачала головой.
На бедняжке не было лица. Один страх.
— Миша ко мне притронулся и… Меня словно кипятком окатили.
— Плохо, — констатировала я, принюхиваясь, достаточно ли уже
дымят крошки. — Придется показать тебя невропатологу, а то и психиатру. Ты
слишком впечатлительная, возьми себя в руки.
Я попыталась погладить ее по плечу, но она опять вскрикнула
и прыгнула на другой конец кухни. Я окончательно расстроилась и посоветовала:
— Старайся пока держаться подальше от Михаила. И вообще
сядешь рядом со мной.
Надо сказать, последнее событие сильно повлияло на меня. На
душе и без того скребли кошки. К тому же я с мучительным напряжением ждала
возвращения Евгения. Он мог вернуться в любой момент, и это не было бы приятным
сюрпризом.
Что ему взбредет в голову, знает только черт!
Тем временем крошки уже достаточно надымили. Я выключила
духовку, осторожно взяла Жанну за руку и повела ее в гостиную.
Гости в глубокой задумчивости сидели за столом. Было видно,
что задумались они, услышав наши шаги, а до этого энергично делились соображениями.
— Чем-то пахнет? — потянула носом Елизавета Павловна.
Я этого и ждала, а потому со скорбным вдохновением
воскликнула:
