А еще в начале века в отсутствие хозяина этот сторож частенько допускал в усадьбу самого Левитана, чьим излюбленным делом было рыскать по местным лесам и полям в поисках каких-то особенных пейзажей, которые он понимал как «лики Бога». Чаусова с Левитаном познакомил Врубель, и путешественнику понравилось, как этот художник, не выговаривавший «ш» (и вместо «шлюзы» и «Миша» говорил «флюзы» и «Мифа»), выражает свои мысли о природе. Наблюдательный Чаусов сам часто бывал захвачен впечатлением от исследуемого ландшафта, который он читал, как книгу тайн, и он позвал Левитана к себе в гости на этюды, обещая прекрасный выбор: ярусы поймы, на которых верхушки деревьев едва достают до комлей стволов на следующем уровне; овраги глубиной с преисподнюю, полные осенних крон кленов, лип, прозрачности; стальной блеск речного плеса, на котором в ветреную погоду мелькают белые барашки метровых волн, и сахарная блестка церкви, выхваченная мелькнувшим просветом, пронзительно белеет в лиловых космах туч на высоком берегу, венчая возносящуюся перспективу излучины…
Левитан успел за неделю влюбиться в молодую соседку Чаусова – Настасью Иловайскую, владевшую селом Романовом в восьми верстах от Весьегожска. Она была знатоком его творчества, не пропускала ни одной выставки и сошлась с ним легко, однако, как случается порой при приближении к идеалу вплотную, стала вскоре тяготиться обществом художника. Левитана, напротив, обуяла отвага, но получив холодный отпор, он пропал на несколько дней в лесу. Чаусов искал гостя с собаками. Левитан вернулся невредимый, а Григорий Николаевич от радости и смущения просил художника не церемониться и приезжать в его отсутствие весной – писать мартовский лес и распутицу в поле, писать половодье, когда поля заливаются зеркалом и в него опрокидывается небо, писать первую звонкую зелень и маковые поля. Левитан так и поступил и, хоть Иловайская бежала от него за границу, несколько лет приезжал осенью и весной в Чаусово, заручившись в переписке неизменной благосклонностью хозяина; здесь Левитана навещали многие друзья и доблестные живописцы: Коровин, Васнецов, Серов.
В XIV веке Весьегожск был столицей удельного княжества, и на погребенном под развалинами тракторной станции городище Турчин иногда проводил досуг, с лопатой и совком в руках; на берегу находил наконечники, которые насаживались на колья, установленные на бродах в качестве защиты от конных татар, форсировавших Оку. Однажды он вернулся с раскопок и швырнул облепленную глиной лопату к стене хозблока.
– Только в странах с сухим климатом возможно древнее прошлое, – сказал молодой доктор. – В странах, где грязь есть основа осадочной породы, прошлого не существует.
Усадьбы вокруг Чаусово примечательны. Есть гигантская ферма, окруженная высоченным забором и хозяйственными постройками, с крыш которых истошно облаивают путника безухие кавказские овчарки; вокруг фермы по ничейным лугам бродит огромное стадо баранов, которыми верховодит черный козел по кличке Алкаш. Соломин однажды оставил машину у брода Мышки, забыл захлопнуть дверь, а сам отправился на перекат ловить голавлей. Тем временем Алкаш залез за руль, и Соломин вместе с пастухом битый час вытаскивали вонючее рогатое чудище из-за баранки.
Есть и усадьба в финском стиле – из толстенных бревен, с верандами, мезонинами, балконами и флигелями; в окрестностях ее построены два загона, где объезжают лошадей, и за ними – просторная, теплая конюшня, из стойл которой слышатся ржание, удары, хруст; орловские рысаки и поволжские рыжие кунчаки выезжаются на подрагивающих при натяжении ремнях, пуская в морозном воздухе клубы пара из ноздрей, роняя дымящиеся яблоки…
Есть огромные участки земли, по краям которых далеко-далеко – за горизонт – тянутся березовые жерди изгородей, уже почерневших, с отставшей берестой; дикие эти наделы раздражают Соломина, он всегда пишет пейзаж без этих «клетей и оглоблей». Случалось и на краю леса встретить поселенцев – изгородь и вдалеке за ней крепкий дом с широченной верандой на свайках, как салун в ковбойских фильмах; но никогда не удавалось понять, кто и зачем здесь держит алабая и двух узбеков, от рассвета до заката на тачках растаскивающих по участку чернозем из наваленных «КамАЗами» на въезде куч.
Некогда окрестности Чаусово своей близостью к новинкам цивилизации могли похвастаться перед любым уездным городом. В Почуеве, например, пионер телефонизации Голубицкий открыл первую в России мастерскую по изготовлению телефонов его конструкции; в деревню к Голубицкому приезжали друзья: основоположник космонавтики Циолковский, читавший и для крестьян лекции о «ракетных поездах», и математик Софья Ковалевская, изложившая в Почуеве результаты своих исследований колец Сатурна; слушавший ее Чаусов потерял голову от этой ладно скроенной умницы, которая потом виртуозно повелевала им во время их краткого, как грозовой ливень, романа…
В Березичах тоже было нескучно. Безвестный владелец построил конезавод, уподобляясь Истомину, дореволюционному хозяину имения, блестящему придворному офицеру, который поразил свет тем, что после женитьбы в возрасте двадцати пяти лет предался отшельничеству в своем поместье: выстроил шотландский замок, стал собирать библиотеку, коллекционировать искусство Возрождения (ходили легенды о картинах Боттичелли, Рафаэля и статуях Челлини, вывезенных им из Рима при пособничестве княгини Волконской и сгинувших в восемнадцатом году после расстрела его престарелых дочери и сына) и разводить кабардинских скакунов. В соседствующем с Березичами Сивцеве живал и писал Сумароков, в Марфине работал передвижник Иванов, с которым горячо сошелся и скоро рассорился Левитан; на Ладыгинских холмах Андрей Белый и Сергей Соловьев ходили с мальчишками в ночное, дремали у костра, чтобы встретить зарю; а в недалеком Тимашове князь Маклаков, отравившись в Гейдельберге и Нойшванштайне романтизмом, решил насадить на калужской земле Вагнера – выстроил псевдоготический замок с башенками и на высоком берегу Оки разбил парк с холмом и прудом на его макушке, со сложенным из италийского мрамора гротом, с дощатой площадкой, на которой Вагнер часами мучил домашний оркестр; в патетических местах партитуры по отмашке хозяина пускались фейерверки, а черные и белые лебеди на пруду, разделенные мостками, распахивали от испуга подрезанные крылья, гоготали и шипели. Зрители располагались внизу на реке – на стульях, стоящих на заякоренной барже, выкрашенной белилами. Теперь в маклаковском замке гидрометеорологический техникум, студенты его запускают зонды, за которые нашедшему положены две бутылки твердой валюты. Случилось однажды и Соломину их заработать, сняв под Петрищевом с елки клеенчатый куль с каким-то прибором.
XII
Следующая любовная трагедия постигла Чаусова только после сорока (молодая крестьянка, муж пришел к Чаусову с топором и, беснуясь на пьяную голову, спалил сарай во дворе), после чего он поспешно отправился в очередную северную экспедицию, где и встретил февраль и октябрь 1917 года. Восстание генерала Пепеляева, сбросившего террористическую власть большевиков в Якутской губернии, остановило пытавшегося решиться на бросок к границе с Китаем Чаусова на территории Верхоянского уезда, подчиненного Временному Приамурскому правительству Дитерихса.
Бывшие солдаты Сибирской армии генерала Пепеляева составляли теперь добровольный повстанческий корпус. Якутию охватило подлинно народное восстание. Под его занавес экспедиция Чаусова вынуждена была просить продовольствие у партизан, отряд которых возглавлял корнет Коробейников, отчаянный юноша, управлявшийся с сотней вооруженных якутов. Узнав в заросшем бородой по глаза человеке великого анархиста, потрясенный Коробейников приказал отряду сопровождать исследователей до жилых мест. Отряд, теряя людей, отступал на Аян. Войска Пепеляева тонули в еще не вставших реках, вязли в болотах, жестоко голодали; многие бойцы уже разошлись по улусам. Чаусовскую экспедицию и отряд Коробейникова спасло сочувствие тунгусов, поделившихся порохом и дробью в обмен на пуговицы и отрезы материи. Ветер, снег, мороз и непроторенная дорога стали неодолимым препятствием для людей и оленей с десятью пудами груза. Ночевали в палатках с железными печами. Переход через хребет Джугджур отнял два десятка жизней. Люди умирали от истощения, случались смертельные исходы от заворота кишок, вызванного недоваренным зерном.
