В нашем селе перед войной на том месте, где когда-то стояло господское имение, построили новую школу. Сохранился сад, который так и называли – панский. Там росли раскидистые старые яблони. И это когда на сельских подворьях не было вообще никаких фруктовых деревьев! Мы с нетерпением ожидали, пока там завяжутся яблоки, и тогда в панский сад сбегалась детвора со всего села – ну чисто монголо-татарское нашествие. Кто мог, забирался на яблони, а остальные сбивали яблоки с веток палками, обступив деревья со всех сторон. И какое же это было наслаждение, когда удавалось полакомиться зеленым, еще не спелым яблочком величиной с грецкий орех! Особенно везло тем, кому доставалась «фунтовка». Этот сорт был не таким кислым, как остальные, нам же он казался очень сладким и фантастически вкусным. А я еще и домой приносила по яблоку братьям и сестричкам, потому что помнила: я – самая старшая и должна о них заботиться.
В классе впереди меня сидела девочка Маняша. Ее отец не вернулся с войны, а кроме нее в семье было еще трое маленьких детей. Они очень бедствовали, и Маняша ходила в школу по очереди с сестрой, так как им нечего было надеть. Девочка частенько приходила на занятия перемазанная сажей. То рука у нее была грязная, то шея, а другой раз и на щеках была сажа. Один мальчишка из-за этого начал над ней насмехаться и дразнить. Дома я рассказала маме про Маняшу.
– А ты ее не дразнила? – поинтересовалась мама.
– Нет. А что?
– А то, что у бедной вдовы нечем топить, и, чтобы дети не замерзли, она их кладет спать в печь, – рассказала мне мать.
– Как это – в печь?
– А вот так, – вздохнула мать. – Протопит печь, но не так, как положено, а чуть-чуть, сколько дров найдется, вот она особого тепла и не дает. А одеяла у них нет, его уже давным-давно на хлеб выменяли. И на ночь мать кладет детей спать в еще теплую печь.
– Там же темно и страшно!
– Вот поэтому девочка и в саже. А что поделаешь? Лучше уж в саже, чем мерзнуть, – сказала мама и перекрестилась.
На следующий день в школе тот же самый мальчишка снова начал тыкать пальцем в Маняшу и насмехаться. Я не на шутку на него разозлилась. И хоть была не очень смелая, подбежала к нему сзади и треснула его ладонью по спине изо всех сил. Он не ожидал от меня такого и замер, разинув рот.
– Если ты еще хоть раз обидишь Маняшу… – закричала я, хоть и сама очень испугалась собственной смелости. – Я… Я… Я знаешь, что с тобой сделаю?!
– И что ж ты со мной сделаешь? – нагловато ухмыльнулся мальчишка.
Я поняла, что сейчас он меня отлупит, поэтому, уже ни о чем не думая, бросилась на него и вцепилась в его спесивую физиономию ногтями.
– Вот что! Вот! – завизжала я, царапая его щеки. – Вот что я с тобой сделаю!
– Отцепись от меня! – завопил он. – Припадочная!
Чувствуя себя победительницей, я подошла к Маняше и взяла ее за руку. Ее ладошка крепко сжала мою в знак благодарности, и на худеньком замурзанном личике появилась робкая улыбка. С того дня мы с нею подружились. А однажды Маняша сумела меня отблагодарить. Она принесла в школу настоящее большое и спелое яблоко! Не знаю, где она его раздобыла, но едва одноклассники заметили у нее в руках такую роскошь, как сразу же обступили кольцом и стали клянчить:
– Дай укусить!
– Ну хоть маленький кусочек!
– Оставь огрызочек! Ну, пожалуйста!
Так у нас было всегда, когда кто-нибудь приносил яблоко или грушу. Обычно «укусить» доставалось только закадычным друзьям. Я не стала просить, а только смотрела на это яблоко жадными голодными глазами. Маняша подошла ко мне, надкусила яблоко, а потом разломила его пополам.
– Бери! – сказала она, протягивая мне пол-яблока. – Это тебе!
– Так нечестно! Ты ей слишком много дала! – загудела толпа.
Я поблагодарила подругу и дала откусить Вале. То ли в самом деле это яблоко было таким вкусным, то ли мне показалось, но его непередаваемый вкус и аромат я запомнила на всю жизнь.
Летние месяцы сорок шестого и сорок седьмого года выдались страшно жаркими и засушливыми. Земля томилась от жажды, но дожди все не шли. Урожая не было, для нас наступили трудные времена. После Нового года в погребе было уже пусто. Ни картофелины, ни свеколки, а про хлеб нечего и говорить. Чтобы не умереть с голоду, взрослые брали мешок, кочергу и ночью шли в колхоз. Там в буртах, засыпанная землей и соломой, лежала картошка – единственное спасение. Многих мужчин ловили на этом и отправляли за решетку. Но люди шли туда снова и снова рисковали, потому что их дети уже пухли от голода.
Однажды поздно вечером мы услышали, что папа собирается в колхоз – воровать картошку. Женщины тихонько плакали, провожая его.
– Тихо! – сказал папа шепотом, – детей разбудите. А в случае чего, что б вам ни говорили, отвечайте одно: «не знаем, где он», и все.
– Господи!.. – опять послышались всхлипывания матери.
– У меня нет выбора, – это папа.
– А если поймают? – охнула Тетя.
– Не поймают, – бодрился папа. – На дворе такая метель, что хороший хозяин собаку за порог не выгонит. Сразу следы снегом занесет. А не пойман – не вор. Я и так долго ждал подходящего случая.
– Может, обойдемся как-нибудь? – зашептала мать.
– Как? Не могу я больше смотреть детям в голодные глаза. Надо их спасать.
– Если поймают, посадят обязательно… – начала было мать.
– Не каркай на дорожку, – остановил ее папа. – Думаю, все будет хорошо.
Отец, не зажигая света, оделся и ушел. А мы разве могли после этого спать?! Притихли, как мышата, и вслушиваемся. А за окном ветер воет, метель свистит, выпевает что-то жуткое и печальное. Взрослые тоже не спят: как и мы, лежат тихо, прислушиваются. Время тянется невыносимо. Мое воображение начинает рисовать самые ужасные картины, хочется плакать, но я не шевелюсь.
Наконец в сенях тихонько скрипнула дверь. Или это метель так подвывает? Потом и дверь в хату открылась, оттуда ворвался холод – я его почувствовала первой, потому что спала у самой двери на сундуке. Но все это чепуха! Главное – папа вернулся.
– Тихо! – говорит он. – Все вроде обошлось!
Быстро отряхивает с кожуха и валенок снег, ставит кочергу к печи и куда-то прячет в темноте заветный мешок. Я немного успокоилась, шепотом поблагодарила Бога за то, что папу не поймали, и уже собралась спать, как в дверь громко застучали.
– Открывай! Немедленно! – загремел чужой голос за дверью
– Господи! Что ж теперь будет?! – зашептала перепуганная мать.
– Спокойно, – сказал папа, вставая с кровати. – Вы ничего не знаете. Поняли?
От испуга сердце у меня в груди заколотилось так, что даже дышать стало трудно. Лежу и прислушиваюсь. Вот папа открывает чужим людям дверь, они врываются в хату, и младшие дети от испуга начинают плакать.
