– Что случилось? – взволнованно спросил отец.
– И что это за жизнь, когда никакого просвета не видно? – все еще плача, сказала мать, а затем рассказала о происшествии.
– Ничего, дорогие мои, – потрепал нас по головкам отец. – Не весь же век мы будем бедовать!
– А сейчас чем мне сковороду подмазывать? – спросила мать, утирая слезы.
– Завтра похожу по селу, – ответил отец. – Может, даст кто-нибудь кусочек сала в долг.
Он действительно где-то раздобыл кусочек сала, а я больше никогда в своей жизни не брала чужого.
Частенько мы ходили за село собирать щавель. Он еще только пробивается из земли первыми робкими листочками, а мы его уже весь повыщипали. Однажды Валя предложила пойти и нарвать щавеля на кладбище.
– Там нельзя рвать, – сказала я ей.
– Почему?
– Мама говорит, что с кладбища ничего нельзя есть, – пояснила я.
– А ты не говори, где нарвали, она и не узнает!
– Врать нельзя!
– А ты и не ври. Не говори ничего, и все. Принеси щавель, положи на стол и молчи себе, – поучает меня подружка.
Не хотела я идти на кладбище, но она так соблазнительно рассказывала, какой там сочный щавель и сколько его, что я в конце концов решилась. Нарвали, принесла я его домой; как Валя советовала, вывалила на стол и молчу.
– Ой, дитятко, – говорит мама, – какой же щавель красивый да большой! И где же это такой вырос?
– На кладбище, – бухнула я, потому что врать совсем не умела. Призналась и сразу же от стыда расплакалась.
– Тихо, доченька… – мама прижала меня к своей груди. – За то, что семья сегодня будет с ужином, – спасибо. Но врать больше не надо. Нехорошо это. Стыдно. Ладно?
– Я… Я никогда, никогда не буду врать, – говорю я, размазывая слезы.
Иногда в нашей семье бывали настоящие праздники. Это случалось, когда удавалось поймать в речке какую-нибудь рыбу. Тогда можно было и полакомиться горячей ухой, и отведать самой рыбки. Чаще везло зимой, когда речку сковывал лед. Мелкая рыба, которой в речке было великое множество, начинала задыхаться. Тогда мы делали небольшую прорубь, мелочь собиралась в ней, а мы вылавливали ее сачком. Эту рыбу сразу не ели: мать сушила ее в печи, чтобы обменять на какие-нибудь другие харчи. Один раз даже выменяла два ведра сушеной рыбки на целое ведро картошки.
Помню, как однажды весной мы с девчонками пошли за село к железнодорожной колее, вдоль которой тянулась лесополоса из акации. Только мы начали обирать ее цветы, как раздался собачий лай. Я с раннего детства была пугливой, поэтому сразу затаилась и спрашиваю подружку Валю:
– Где это собака лает?
А она, чтоб посмеяться надо мной, говорит:
– Откуда тут собаки? Это лисица!
Тут я перепугалась уже не на шутку. Рву беленькие душистые соцветия, а сама все прислушиваюсь: а вдруг лиса совсем рядом? Потом немного успокоилась и начала подпевать подружкам. Отвожу ветки в сторону – и вдруг вижу перед собой черного человека с золотыми зубами. С перепугу я просто окаменела! А он засмеялся и говорит: «Волков бояться – в лес не ходить!» Тут я завизжала и изо всех сил вцепилась в руку подружки. Как позже выяснилось, это был обходчик железнодорожной колеи.
А со мной случилась беда. Приду в школу, а спустя несколько часов у меня начинают неметь губы, потом их начинает покалывать, покалывание доходит до головы, и мне становится плохо. Учительница отпустит меня, я приплетусь домой на ватных ногах, а ни есть, ни пить не хочу и не могу. Через неделю я уже еле передвигалась – так обессилела.
– Что-то надо с дитем делать, – наконец сказала мать.
А что тогда делали в селах? Привели ко мне бабку-шептуху. Она что-то долго шептала над моей головой, а потом вылила воск от растопленной свечечки в воду.
– Вот, смотрите! – сказала бабка.
Мать с Тетей посмотрели и в один голос: «Лисица!» Тут я и призналась, что недавно испугалась лисицы. На следующий день из воска получились кусты, а еще через сутки – тот самый дядька-обходчик, которого я испугалась. С того дня я начала выздоравливать.
На противоположном конце села было большое озеро, а за ним далеко-далеко тянулась сосновая роща. Меня, как старшую, моя крестная брала с собой в лес чаще других детей. Ходили мы далеко, в такие места, где людей бывает мало. Крестная наберет две большие корзинки ягод, а я – одну. Иду домой, и мне стыдно, что возвращаюсь всего с одной корзинкой. Ополосну вечером ноги в речке, мать приложит к потрескавшимся подошвам листья подорожника, привяжет тряпкой, и утром я уже опять бегаю босиком.
Но обычно по ягоды в рощу ходили только дети. С вечера Тетя готовила нам плетеные из лозы лукошки, а утром, только зарозовеет на небе, будила нас. Глаза слипались, но мы все равно поднимались и выходили – надо быстрее в лес, потому что есть хочется. Сами босые, пятки потрескавшиеся – роса обжигает детские ножки. Перед выходом забегали к соседям, чтобы забрать с собой Валю.
– Давай и Петруся разбудим, – предлагает подруга.
– Зачем? Нам больше ягод достанется, – говорю.
– А ты знаешь, как этот лес называется?
– Нет, – признаюсь. – А какая разница?
– Покойное! Вот как!
Одно это слово уже напугало меня.
– А Петрусь старше нас, – не унимается Валя. – И с ним не так страшно.
– Вот еще! – говорю, а сама заворачиваю во двор к Петрусю.
Идем к лесу, а вокруг так хорошо, что я уже и забыла его страшноватое название. Вдоль обочин зеленеет высокая трава, величаво раскинулись лопухи, в траве стоят нежно-голубые колокольчики. А еще дальше выглядывают ясноглазые ромашки, розовеет душистый клевер. А старый лес торжественно и неторопливо движется нам навстречу.
В лесу стоит сладкий земляничный дух, и мы сразу бросаемся к маленьким кустикам с резными листочками. Не утерпев, первые несколько ягодок отправляю в рот, долго наслаждаюсь вкусом, а тем временем руки торопливо снуют в траве. Нам повезло, потому что пришли рано, и никто еще не успел выбрать ягоду. Кладу в лукошко не только спелые, но и наполовину зеленые ягодки. И больше не пробую – не одна же я голодная!
Когда мое лукошко уже почти наполнилось, в лесу потемнело. Поднимаю голову и вижу: большая черная туча зацепилась за верхушки высоченных сосен.
– Наверное, скоро дождь пойдет, – говорю Вале.
– Пока корзинку не доберу, домой не пойду, – отвечает та и продолжает шарить в траве. – А ты не спрашивала Петруся, почему лес называется Покойное?
– И почему тебе нравится меня пугать?
– Рассказать? – Петрусь уже тут как тут.
– Если что-то страшное, то лучше не надо, – прошу я, но он начинает:
– Когда-то давно леса тут не было, а стояло село, и жили в нем люди. Посреди села была у них красивая церковь. А однажды все село и церковь вместе с ним провалились глубоко под землю.
