– Как я посмотрю родителям в глаза? Они же рассчитывали, что я буду получать стипендию. И я сама на это надеялась. Понимаешь, это были бы мои первые в жизни собственные деньги! А я их не получу, потому что я – тупица!
– Хватит реветь! Уже вся подушка от твоих слез мокрая, – заявляет Валя. – А Петрусь на улице совсем задубел, тебя дожидаясь.
– Что ему понадобилось?
– Вытри слезы, одевайся и иди к нему, сама узнаешь.
Через силу умываюсь, вытираю лицо полотенцем. В зеркало хоть не смотри: глаза опухли, нос красный, как у Деда Мороза. Жаль только Петрика – он на морозе аж приплясывает.
– Чего тебе? – спрашиваю вместо приветствия.
– Идем со мной. Я тебе кое-что покажу.
– Мне сейчас только гулять, – отвечаю, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются непрошеные слезы.
– Идем! – настойчиво говорит он. – Мне надо с тобой потолковать.
Неохотно беру его под руку и куда-то плетусь по сугробам. Вскоре мы оказываемся на центральной улице города. Там, на площади, невдалеке от памятника Ленину, возвышается елка. На ней множество разноцветных стеклянных шаров и серебристого «дождика».
– Какая красота! – говорю я с восхищением.
– Вот видишь! А ты не хотела идти!
Мы, как дети, обходим елку со всех сторон, любуясь ее убранством.
– Видела когда-нибудь такое? – спрашивает Петрусь.
– Где? В селе? – я горько усмехаюсь. – Можно подумать, у вас в хате такая стояла!
– Ни у меня, ни у тебя ничего подобного не было. Но жизнь с каждым днем становится все лучше. А еще лучше должны ее сделать такие, как я и ты.
– Я – троечница, куда мне…
– Это тебе наука. Нужно больше сидеть за учебниками. Сама подумай: ну как построить новую жизнь, если после каждой неудачи распускать нюни?! На ошибках учатся, а трудности должны нас не ломать, а только закалять. Помнишь книгу «Как закалялась сталь»?
– Конечно!
– Им было труднее, чем нам. И стоит ли какая-то тройка таких слез?
– Перед родителями стыдно. Они и так еле-еле концы с концами сводят. Вся надежда была на мою стипендию…
– Надо набраться терпения и как следует подготовиться к следующей сессии. Не вешай нос! Пошли туда! – Петрусь указывает пальцем на группку молодых людей, которые собрались вокруг гармониста и уже начинают что-то напевать.
Не помню, сколько времени мы провели у елки. Я спохватилась только тогда, когда поняла, что уже поздний вечер.
– Мне надо срочно бежать, а то Максимовна в хату не пустит, – говорю я Петрусю, хватаю его под руку, и мы спешим домой.
У самого двора я останавливаюсь и, чтобы отдышаться, кладу голову Петрусю на плечо.
– Спасибо, что вытащил меня из дому, – говорю я и поднимаю глаза.
Не успела я опомниться, как Петрусь быстро наклонился ко мне и поцеловал в щеку. Меня будто жаром обдало! На миг я замерла от неожиданности, а потом опомнилась.
– Зачем? – почему-то спросила я его.
Потом быстро повернулась и, не прощаясь, побежала в дом, позабыв закрыть калитку.
– Что с тобой? – спросила Валя, когда я, вся раскрасневшись, влетела в комнату.
– Ничего, – говорю.
– Только не надо морочить голову. Я тебя хорошо знаю.
Я раздеваюсь, стряхиваю снег с одежды.
– Я не поеду с Петрусем домой одним поездом, – говорю Вале.
– Он тебя чем-то обидел?
– Хуже! – говорю и заглядываю в зеркальце. Место поцелуя горит, жжет, как огнем.
– И все-таки?
– Он… Он меня… поцеловал, – произношу я почти шепотом.
– Вот глупая! – смеется Валя. – Выходит, наш Петрусь в тебя влюбился?
– Ты так думаешь? – испуганно спрашиваю я подругу. – Разве любовь такая?
– Откуда я знаю, какая она?
– Нет, – возражаю я. – Любовь не такая.
– А какая?
– Не знаю еще, но она другая.
… января 1955 г
– Не надо, доченька, так переживать, – утешает меня мать, узнав о моей тройке. – Конечно, обидно, но не для того мы с отцом столько лет мечтали о твоей учебе.
– Я вас так подвела, – плачу я. – Не оправдала ваши надежды.
– Марийка, – отец потирает руки. – Нам, само собой, будет немного труднее, но это не беда. Ты всегда старалась в школе, была работящей дома. Пережили мы времена и похуже. Нам не привыкать.
– Простите меня, – заливаюсь я слезами.
– Хватит уже сырость разводить, – говорит отец. – Будем делать все возможное и невозможное, чтобы ты выучилась.
– И чтоб не гнула, как мы, спину всю жизнь в колхозе, – добавляет мать.
Мне хочется упасть перед ними на колени, целовать руки, но у нас так не принято. А как же я боялась, что родители скажут: «Бросай учебу, если ты такая недотепа!»
– Спасибо вам, – только и говорю я, а мать вытирает мои заплаканные глаза. – Я обещаю, что придет время, когда вы сможете с гордостью сказать односельчанам, соседям, родственникам и знакомым: «Наша дочка работает учительницей!»
– Дай-то Бог! – говорит мать и осеняет себя крестом.
… мая 1955 г
Честно признаюсь: мне было немножко завидно. У меня нет стипендии, а Валя, которая относится к учебе далеко не так серьезно, ее получает. Но это была не черная, а белая зависть. По ночам я иной раз представляла эти сто восемьдесят рублей, которые могла бы иметь, и мою душу камнем давила обида на себя. Но уже ничего нельзя было изменить.
Я с нетерпением и некоторым страхом жду следующей сессии. Теперь я уже не имею права сплоховать. А пока каждое воскресенье езжу в село. Родители кладут в мой чемодан каравай домашнего хлеба, кусочек сала, два литра молока, картошку и лук. Еще я привожу немного гречки, а Валя – макароны. Вместе с Валей варим суп, заправляем его салом и едим трижды в день. Питаться вскладчину намного дешевле. Наша хозяйка работает завхозом в детском доме для сирот. Она готовит себе на той же плите, что и мы. Из ее кастрюли вкусно пахнет, но я никогда не позволяю себе заглянуть под крышку. Сегодня Валя спросила меня:
– Как ты думаешь, что у нее в кастрюле?
– Не знаю, – ответила я.
– Так давай посмотрим, – предложила подруга.
– Нельзя!
– Почему? Мы же не украдем, а просто посмотрим, что это так вкусно пахнет.
– Что там у нее, – я кивнула на кастрюлю, из которой шел такой соблазнительный запах, – не наше дело. А подглядывать, хоть в чужую спальню, хоть в дневник, хоть в кастрюлю, невежливо и некрасиво. Хочешь – смотри сама, а я не стану!
