Покончив с этим, Уоллингфорд задумался, что делать дальше. И, пока Отто-младший спокойно сидел, весь обложенный подушками, которые Патрик для пущей безопасности навалил вокруг него, неопытный отец рылся в сумках с детскими вещами. Наконец он нашел все необходимое, пакет детского питания, чистую бутылочку для кормления, запасные памперсы, теплую распашонку на тот случай, если станет прохладно (и они отправятся гулять), пару носков и ботинки — вдруг Отто понравится ходить в ходунках.
Ходунки стояли в главном домике, куда Уоллинг-форд и отправился вместе с Отто. Носки и ботинки, решил Патрик, стараясь не упустить ни одной мелочи, как подобает хорошему отцу, защитят нежные ножки ребенка от заноз. Уже выходя из комнаты с целой сумкой детских вещей, Уоллингфорд вспомнил еще кое-что и прихватил шляпу для малыша, а также «Английского пациента», книжку, которую читала миссис Клаузен. Доставая ее, он здоровой рукой нежно погладил ее белье.
В домике было прохладно, и Патрик надел на Отто теплую распашонку, а потом — эксперимента ради — натянул на него носки и ботинки. Он попробовал пристроить Отто в ходунки, но тот заплакал; когда же Патрик усадил его на высокий детский стул, как будто обрадовался. (Только на минутку — есть все равно было нечего.)
Найдя детскую ложку на сушилке для посуды, Уоллингфорд размял для Отто банан, и тому страшно понравилось выплевывать банановую кашу и размазывать ее по своей мордашке, а грязные ручонки вытирать о распашонку.
Уоллингфорд подумал, чем бы еще покормить ребенка. Чайник на плите был еще теплый. Он развел немного сухого детского питания примерно в восьми унциях теплой воды и смешал это с кукурузными хлопьями, но Отто явно предпочитал банан. Тогда Патрик попробовал смешать кукурузные хлопья с чайной ложкой персикового пюре из банки. Отто осторожно попробовал новое блюдо, и оно вроде бы пришлось ему по вкусу, хотя несколько кусочков банана и часть персиково-кукурузной смеси оказались у него в волосах.
Уоллингфорд понимал, что пока что куда больше еды попало на самого малыша, чем ему в рот. Смочив теплой водой бумажное полотенце, Патрик тщательно обтер Отто, извлек его из детского стульчика и повторил опыт с ходунками. Пару минут мальчик болтался в ходунках, а потом его вырвало половиной съеденного завтрака.
Уоллингфорд вытащил сына из ходунков и уселся в кресло-качалку, посадив мальчика на колени. Он попытался дать ему бутылочку, но Отто, перемазанный уже с ног до головы, сделал пару глотков и выплюнул все отцу на колени. (На Патрике, впрочем, были только трусы, так что особого значения это не имело.)
Он попытался погулять вместе с Отто, обхватив его левой рукой, а в правой держа на отлете открытого «Английского пациента», точно молитвенник. Но Отто был слишком тяжел, и долго носить его на изуродованной левой руке Патрик не мог. Пришлось снова усесться в кресло-качалку. Патрик посадил Отто на правое колено так, что мальчик прижался спинкой к его груди и левому плечу, и обнял его за плечики левой рукой. Так они и качались минут десять, пока малыш не заснул.
Патрик сразу почти перестал качаться и, придерживая спящего мальчика, попытался читать «Английского пациента». Держать раскрытую книгу единственной рукой он мог, а вот переворачивать страницы оказалось нелегко; Патрик сразу почувствовал, что это ничуть не легче, чем овладевать различными протезами. Впрочем, эта пытка отчасти сближала его с героем книги, обожженным англичанином, который вроде бы даже не помнил, кто он такой.
Медсестра читала ему книги, и, слушая ее, загадочный пациент то погружался в забытье, то приходил в себя. Патрик пробежал всего несколько страниц и остановился на фразе, которую миссис Клаузен подчеркнула красным.
И потому, слушал англичанин ее чтение или нет, ход повествования становился прерывистым и размытым, как дорога после дождя; некоторые эпизоды выпадали — так распадается ткань ковров и гобеленов после набега саранчи, так ночью после бомбардировок куски штукатурки отваливаются от стен.
Этот отрывок не только следовало перечесть еще раз и восхититься им; он еще и многое говорил о читательнице, которая его подчеркнула. Уоллингфорд закрыл книгу и тихонько положил ее на пол. Потом закрыл глаза и сосредоточился на умиротворяющем покачивании кресла-качалки. Иногда, задерживая дыхание, он слышал, как дышит его сын — поистине священный момент для многих отцов и матерей. Сидя в кресле, Патрик думал, что будет делать дальше. Вернется в Нью-Йорк и прочтет «Английского пациента»; отметит полюбившиеся ему места, и они с миссис Клаузен смогут сравнить и обсудить то, что больше нравится каждому. А потом ему, может быть, даже удастся убедить ее взять напрокат видеокассету с этим фильмом и посмотреть его вместе.
Любопытно, думал Уоллингфорд, уже засыпая и крепко прижимая к себе спящего сына… будет ли это более благодарной темой для разговоров с Дорис, чем путешествия мышонка или пылкое воображение обреченной паучихи?
Миссис Клаузен так и нашла их — спящими в кресле-качалке. Заботливая мать, она тут же тщательно обследовала остатки завтрака Отто, включая то, что осталось в бутылочке, странные пятна на его рубашонке, остатки персикового пюре в волосах, кусочки банана на носках и явственные свидетельства того, что он срыгнул Патрику на боксерские трусы. Похоже, картина показалась ей недурной, в особенности зрелище их обоих, спящих в кресле-качалке, поскольку она два раза их сфотографировала.
Уоллингфорд проснулся только тогда, когда Дорис уже сварила кофе и поджаривала бекон. (Кажется, он сказал ей, что любит жареный бекон.) Она была в своем красном купальнике, и он сразу же представил себе, как его плавки уныло болтаются на веревке — горестный символ одиночества, знак отказа. Похоже, миссис Клаузен его предложение все же отвергла.
День тянулся лениво, хотя у обоих было неспокойно на душе; все время они провели вместе. Натянутость было вызвана тем, что Дорис ни разу не упомянула о предложении, сделанном ей Патриком.
Они по очереди купались и по очереди сидели с Отто. Уоллингфорд снова пошел побродить по мелководью возле песчаного пляжа, держа малыша на руках. Потом они взяли лодку и немного покатались. Патрик сидел на носу с Отто на коленях, а миссис Клаузен правила лодкой, точнее, держала ручку подвеского мотора. На моторке, конечно, не наберешь такой скорости, как на катере, зато Клаузены не очень расстроятся, если Дорис поцарапает лодку.
Потом они отвезли мусор к большому мусорному баку на пирсе в дальнем конце озера. Все здешние обитатели коттеджей и летних домиков свозили туда отходы. Иначе весь мусор — бутылки, банки, бумагу, пищевые объедки, использованные памперсы — пришлось бы забрать с собой, когда прибудет гидросамолет.
Лодочный мотор заглушал все звуки, и Дорис с Патриком почти не слышали друг друга. Но все же Уоллингфорд, внимательно посмотрев на миссис Клаузен, произнес, тщательно артикулируя слова:
— Я люблю тебя! — И понял, что она прочла это по его губам, но не разобрал, что она сказала в ответ. Ее фраза была длиннее, чем «я люблю тебя», но чувствовалось: это нечто серьезное.
