— Ну и что? Она меня жутко заводит. Черт ее знает, почему. Может, из-за жвачки?
— А может, тебе просто неймется?
— Может быть.
Но на этом разговор о гримерше не кончился. Они шли пешком через центр, направляясь в кафе на Мэдисон-авеню, когда Мэри вдруг взорвалась:
— Энжи! Господи помилуй, Пат! Да это же просто посмешище! Она до сих пор с родителями живет! И папаша у нее из транспортной полиции или что-то в этом роде. Она ведь из Куинса, Пат!
— Какая разница, из какого она района? — осведомился Уоллингфорд.
Вспоминая об этом, он подумал: интересно! Мэри хотела иметь от него ребенка, хотела заполучить его квартиру, хотела присоветовать ему, как наиболее выгодным способом добиться увольнения… В общем, она как будто хотела стать ему другом (в тщательно просчитанных пределах, разумеется). Она хотела даже, чтоб у него и в Висконсине все устроилось — во всяком случае, явной ревности по отношению к миссис Клаузен она не проявляла. И в то же время ее чуть удар не хватил, стоило ей услышать, что у него на уме юная гримерша. С чего бы это?
Патрик сидел в гримерке, размышляя о причинах своей реакции на эту девушку, а Энжи трудилась, убирая морщинки и темные круги у него под глазами.
— Плохо спали, да? — спросила она, умело накладывая грим. Сегодня у нее была другая жвачка — вчера от нее пахло мятой, а теперь чем-то фруктовым.
— Да, к сожалению. Бессонница, — ответил Патрик.
— А отчего не спится-то? — спросила Энжи. Уоллингфорд нахмурился: он решал, как далеко можно с ней зайти.
— Не надо хмуриться! Расслабьтесь, расслабьтесь! — велела Энжи, мягкой кисточкой нанося ему на лоб пудру телесного цвета. — Вот, так-то оно лучше! Так чего вам не спится? Может, скажете?
«Да ладно, какого черта!» — подумал Патрик. Если миссис Клаузен его отвергнет, все остальное ему до лампочки. Ну, сделал он ребенка новому боссу, и что с того? Он уже решил — где-то посредине обсуждения программы, — что не станет меняться с Мэри квартирами. Но если Дорис скажет «да», это будет последняя ночь его мужской свободы. Известно же, что многие гуляки становятся добропорядочными семьянинами. Это напоминал о себе прежний Патрик Уоллингфорд — легкомысленный и беспутный, как в молодые годы.
— А не спится мне потому, что я все время думаю о тебе, Энжи, — признался он.
Гримерша большим и указательным пальцами массировала складку в углах его губ — Энжи называла ее «улыбчатой». И Патрик почувствовал, что пальцы ее замерли.
На ней была удобная кофточка с короткими рукавами, цветом напоминавшая апельсиновый шербет. На шее — цепочка с толстым перстнем, явно мужским; перстень тяжело лежал в ложбинке между грудей. Впрочем, даже груди ее, казалось, застыли как каменные. Она, похоже, и дышать перестала.
Потом все же вздохнула — и в воздухе сразу разлился отчетливый запах чуингама. Патрик видел в зеркале только свое лицо; лица Энжи видно не было, и он повернулся к ней. Она стояла, понурившись; мышцы на шее напряглись; пряди иссиня-черных волос до плеч упали на лицо. Сквозь ее оранжевую кофточку просвечивали бретельки лифчика, а сама кофточка задралась выше пояса узкой черной юбки. Олив-ково-смуглые руки были покрыты мягкими темными волосками.
Ей было всего двадцать с небольшим, так что Уоллингфорд ничуть не удивился, узнав, что она все еще живет с родителями. Многие работающие девушки в Нью-Йорке жили вместе с родителями — завести собственную квартиру им не по карману, а родители все же лучше, чем неведомые и ненадежные соседи.
Патрик уж и верить перестал, что Энжи когда-нибудь выйдет из ступора и ее мягкие пальчики возобновят свою работу. Наконец девушка глубоко вздохнула, задержала дыхание, как бы обдумывая, что сказать, потом медленно выдохнула, распространяя сильный фруктовый запах, и снова принялась жевать, быстро работая челюстями и так же быстро дыша. Уоллингфорду стало не по себе, он чувствовал, что она внимательно изучает его лицо, причем не только пятна и морщинки.
— Так вы на свидание меня приглашаете, что ли? — шепотом спросила Энжи и опасливо оглянулась на распахнутую дверь гримерной. Она все время оглядывалась на дверь, хотя в гримерной они с Патриком были одни. Ее напарница, занимавшаяся прическами, спустилась на улицу — выкурить сигаретку.
— Ну, если хочешь, можно взглянуть на это иначе, — тоже шепотом ответил ей Патрик, слыша, как часто и возбужденно она дышит. — Это, между прочим, называется «сексуальными домогательствами на рабочем месте» — если ты, конечно, сумеешь правильно разыграть эту карту.
Сказав так, Патрик остался очень собой доволен: ему удалось придумать такой способ быть уволенным, какой Мэри Шаннахан и в голову не пришел бы. Вот только юная Энжи не поняла, что говорит он вполне серьезно, и решила, что он шутит, придуривается. К тому же, как правильно догадался Уоллингфорд, она действительно была влюблена в него как кошка.
— Ха! — сказала вдруг Энжи, одарив Патрика игривой улыбкой, и он впервые разглядел, какого цвета у нее жвачка: пурпурного! (Должно быть, в него был добавлен виноградный сок или какой-то синтетический заменитель.) А Энжи тем временем достала щипчики и нацелилась прямо ему в переносицу. Когда она низко наклонилась над ним, он вдохнул смешанные ароматы духов, волос, жвачки. Пахло просто чудесно: как в парфюмерном отделе хорошего универмага.
В зеркале он видел, что пальцы его правой руки сами собой удобно устроились на узкой полоске ее обнаженного тела между поясом юбки и краем короткой кофтенки — казалось, он положил руку на клавиши пианино, готовясь играть. И в эту минуту он действительно и с полным бесстыдством чувствовал себя старым маэстро, хотя и давно не выступавшим перед публикой, но отнюдь не утратившим мастерства.
Да любой адвокат Нью-Йорка с радостью согласился бы представлять ее иск в суде! Пусть только не уродует мне лицо своими щипчиками, думал Уоллинг-форд.
Но Энжи, стоило ему прикоснуться к теплой полоске ее обнаженной кожи, сразу, точно кошка, выгнула спину и прислонилась, нет, лучше сказать, плотно прижалась к его руке! И с нежностью вырвала своими щипчиками какой-то лишний волосок у него на переносице. А потом, чуть приоткрыв рот, поцеловала его прямо в губы, и он почувствовал вкус ее жвачки.
Он-то хотел сказать ей что-нибудь вроде: «Энжи, черт возьми, ты ведь запросто можешь мне иск вчинить!», но так и не смог отлепить свою здоровую руку от ее тела. А пальцы сами собой забрались ей под кофточку и скользнули по спине прямо к застежке лифчика…
— У тебя чудная жвачка, — пробормотал он: былой повеса легко отыскал нужные слова. Энжи опять поцеловала его — на этот раз решительно раздвинув ему своим язычком сперва губы, а потом и зубы.
Патрик растерялся и слегка вздрогнул, когда Энжи впихнула ему в рот скользкий комочек жвачки; в какой-то момент ему даже показалось, что он откусил ей язык К подобным играм он не привык, нечасто ему приходилось иметь дело с любительницами чуингама. Голая спина Энжи напряглась под его рукой, он грудью чувствовал ее груди, прикрытые лишь мягкой кофточкой. Он почти достиг своей цели: хорошо бы Мэри Шаннахан собственными глазами увидела, как он лапает гримершу Энжи и целуется с ней! Впрочем, он не сомневался: об этом Мэри и так доложат еще до того, как начнется эфир.
