— Полагаю, у вас уже есть замена для Эдди? Хотя бы временная? — спросил Патрик. — Еще один «эддиот», так сказать… В общем, новый главный?
— Вряд ли стоит называть это «временной заменой», — перебила его Сабина. — Во всяком случае, на вашем месте я бы не стала этого делать. (Патрик заметил, что в ее словаре, как и у Мэри, выражение «на вашем месте» встречалось достаточно часто.) Я бы скорее назвала это давно ожидаемым назначением, в котором нет абсолютно ничего «временного».
— Так это вы, Сабина? — спросил Уоллингфорд. («Неужели Уортон?» — подумалось ему.)
— Нет, это Шаннахан. — В ее голосе прозвучала какая-то горькая нотка.
— Шаннахан? — Фамилия ничего не говорила Патрику.
— Ну, Мэри! — подсказала Сабина.
Так вот какая у нее фамилия! А он-то все пытался вспомнить! Ну да, Мэри Шаннахан! Надо было все-таки знать заранее.
—Ладно, желаю вам удачи, Патрик. Встретимся на обсуждении программы. — Больше Сабина не прибавила ни слова, оставив его наедине с собственными мыслями. Впрочем, обдумать все как следует ему не дали.
Когда Уоллингфорд явился на обсуждение программы, остальные сотрудницы уже собрались. Дамы даже повизгивали от нетерпения и перетявкивались — точь-в-точь маленькие злобные собачонки. Одна из них так резко подтолкнула к Патрику по столу стопку листков, что та чуть не улетела на пол. На первый взгляд это был обыкновенный пресс-релиз со всеми новостями, которые Патрику были уже известны, но потом он увидел самое главное — в дополнение к своим новым обязанностям шефа отдела Мэри стала одним из продюсеров. Так вот почему Сабина была столь немногословна! Она ведь тоже продюсер, но, видно, Мэри ее здорово потеснила!
Что же касается Уортона, то сей луноликий молчальник при обсуждении программ сидел, не раскрывая рта. Он вообще не спешил сказать свое слово, будучи, как говорится, крепок задним умом. И на летучке он хотел лишь выяснить, кто именно несет ответственность за слова, произнесенные Патриком Уоллингфордом перед камерой. Насколько влиятелен сам Уортон, так и осталось неясным.
Сначала они просмотрели и отобрали монтажные материалы. Среди них не оказалось ни одного кадра, который уже не стал бы достоянием общественности. Самыми бесстыдными были пленки, отснятые тайком, когда Кэролайн Кеннеди-Шлоссберг пыталась загородить от камеры своего сына. Четкостью изображение не отличалось, но можно было рассмотреть, что мальчик играет в мяч на подъездной дорожке к летнему дому Шлоссбергов в Сагапонаке. Похоже, оператор пользовался телеобъективом: кустарник на заднем плане оказался не в фокусе. (Наверное, репортер умудрился просунуть камеру сквозь живую изгородь.) Мальчик камеру не заметил или делал вид, что не замечает.
Кэролайн Кеннеди-Шлоссберг была заснята в профиль. Она по-прежнему держалась с достоинством, но лицо ее выглядело осунувшимся — то ли от бессонницы, то ли от тяжких переживаний. Да и весь ее облик говорил, что свыкнуться с горем не так-то легко и никакие утешительные сентенции тут не помогут.
—Зачем вытащили эту съемку? — возмутился Патрик Уоллингфорд. — Неужели не стыдно? Ведь это по меньшей мере бестактно!
— Ничего страшного, Пат. Здесь просто требуется определенное голосовое сопровождение, — спокойно возразила ему Мэри Шаннахан.
— Ага! И что скажет мой голос за кадром? Что-нибудь такое: «Мы, ньюйоркцы, всегда славились своим уважением к частной жизни известных людей, однако в последнее время наша репутация несколько пошатнулась». Годится? — спросил Уоллингфорд.
Ему никто не ответил. Голубые глаза Мэри сверкали, как лед, на лице сияла улыбка. Сотрудницы отдела новостей аж чесались от возбуждения. Того и гляди, перекусают друг друга, подумал Патрик.
— Или вот, к примеру, другой вариант, — неторопливо продолжил он. — «Согласно всеобщему мнению, Джон Ф. Кеннеди-младший был человеком скромным. Да-да, скромный, порядочный парень. Подобные качества можно только приветствовать, ведь нам-то они совершенно не свойственны!»
Возникла пауза, которую можно было бы назвать вежливой, если бы не преувеличенно тяжкие вздохи сотрудниц новостной редакции.
— Я тут кое-что подготовила, — вкрадчиво сказала Мэри. Текст, впрочем, был уже записан на телесуфлер; должно быть, она сделала это еще вчера или даже позавчера.
«Бывают дни или даже недели, — говорилось там, — когда приходится выступать в неблагодарной роли гонца, приносящего дурную весть…»
— Чушь собачья! — не сдержался Уоллингфорд. — Какая там «неблагодарная роль»! Да мы ею наслаждаемся, этой ролью!
Но Мэри промолчала, по-прежнему сдержанно улыбаясь, а телесуфлер продолжал выдавать текст дальше: «Мы бы, конечно, предпочли роль друга и утешителя, а не ужасного вестника, но сейчас выпала как раз такая неделя». Далее по сценарию следовала пауза.
— Мне нравится, — сказала одна из сотрудниц. И Уоллингфорд отлично знал, что они, конечно же, успели все обсудить еще до летучки. (Так всегда бывало в редакции: обсуждение перед обсуждением.) И, несомненно, договорились, кто из них первым скажет это «мне нравится».
Потом другая сотрудница коснулась левой руки Патрика в известном месте и поддержала свою товарку:
— И мне нравится. Ты не то чтобы извиняешься, но несколько смягчаешь свои вчерашние слова. — Руку свою она не убирала несколько дольше, чем было бы естественно или необходимо.
— Кстати, рейтинги той программы оказались просто потрясающими, — сообщил Уортон. Патрик старался на него не смотреть; круглая физиономия этого типа, сидевшего по ту сторону стола, расплывалась перед глазами, как блеклое пятно.
— Да, Пат, вчера ты был на высоте! — в свою очередь высказалась и Мэри.
Ее замечание прозвучало очень вовремя и, несомненно, тоже было заранее отрепетировано на том «обсуждении перед обсуждением», что состоялось в кулуарах Не раздалось ни единого смешка; лица были строги, как у присяжных перед вынесением вердикта. Уортон, наверное, единственный среди всех собравшихся не знал, что вчера вечером Патрик Уоллингфорд уехал домой вместе с Мэри Шаннахан. Впрочем, для Уортона это ровно ничего не меняло.
Мэри дала Патрику вполне достаточно времени для ответа. Остальные тоже хранили вежливое молчание. Но, поняв, что никакого ответа не последует, Мэри сказала:
— Ну, если всем все ясно…
Уоллингфорд не дослушав ее, встал и пошел в гримерку. Перебирая в памяти последние события, он не жалел только об одном разговоре с Мэри: когда они во второй раз трахались, окруженные розовыми сполохами рассвета, он рассказал ей, что безумно захотел девчонку-гримершу. Мэри тут же его заклеймила:
— Энжи?! Ты в своем уме, Пат?
А он и понятия не имел, как ее зовут, эту гримершу.
— Не знаю… Эта девчушка еще все время жвачку жует…
— Ну да, Энжи! — воскликнула Мэри. — Да она же полная ду-у-ура!
