Телефон снова зазвонил. Трампер не шевельнулся, и брошенный им в сторону Тюльпен взгляд говорил, что лучше ей тоже не отвечать. За несколько минут до этого он взял трубку, и этот звонок отчасти послужил причиной его кровожадных замыслов в отношении беспомощной рыбки и имитации позы индейца в табачной лавке.
Звонил Ральф Пакер. И хотя Богус и Тюльпен уже легли спать, Ральф пожелал приехать к ним прямо сейчас вместе с Кентом и всеми киношны-ми причиндалами на две тысячи долларов. Он горел нетерпением отснять материл о том, как Богус и Тюльпен ложатся в постель.
— Мать твою, Ральф! — возмутился Трампер.
— Нет, нет! — закивал головой Ральф. — Только как вы ложитесь в постель, Тамп-Тамп. Понимаешь, домашняя обстановка: ванна, чистка зубов, раздевание, маленькие знаки привязанности, черт побери, и все такое…
— Спокойной ночи, Ральф.
— Тамп-Тамп, это не займет и получаса! Трампер положил трубку и посмотрел на Тюльпен.
— Я никак не могу понять, — заорал он на нее, — как ты могла с ним когда-то спать!
После этого все и началось.
— Он был мне интересен, — ответила Тюльпен. — Меня интересовало то, что он делал.
— В постели?
— Хватит об этом, Трампер.
— Нет, правда! — выкрикнул он.. — Я хочу знать! Тебе нравилось спать с ним?
— Спать с тобой мне нравится гораздо больше, — сказала Тюльпен. — Я испытывала к Ральфу совсем другой интерес.
В ее голосе звучали ледяные нотки, но Трампе-ру было плевать.
— Ты осознала, что это была ошибка? — не отставал он.
— Нет, — возразила она. — Мне это просто перестало быть интересным. Это не была ошибка. Я тогда не знала никого другого, но потом…
— А потом ты встретила меня?
— Я перестала спать с Ральфом еще до того, как встретила тебя.
— Почему ты перестала с ним спать? Она повернулась спиной к нему.
— Моя давалка вышла из строя, — произнесла она в стенку аквариума.
Трампер промолчал. После этого он впал в свой транс.
— Послушай, — немного погодя обратилась к нему Тюльпен. — В чем дело? Я больше не испытываю к Ральфу ничего такого. Но он мне нравился, и он нравится мне по-прежнему. Просто теперь по-другому…
— Ты когда-нибудь хотела снова спать с ним? — Нет.
— А вот он спит и видит, как бы снова трахнуться с тобой.
— С чего ты взял?
— Интересно знать? — взвился он.
Она глубоко вздохнула и отвернулась от него. И он почувствовал, как начинает деревенеть.
— Трампер? — позвала она его через несколько минут, но он по-прежнему находился где-то далеко-далеко. — Почему ты не любишь Ральфа, Трампер? Это из-за фильма?
Но на самом деле это было не так. Конечно, он мог бы категорически отрицать это; он мог бы сказать, что фильм задел его слишком глубоко. Но это было не так, и он должен был признать, что даже заинтересован в нем. Однако это не был терапевтический интерес; он знал, что по существу является актером, играющим на публику, и ему нравилось видеть себя в фильме.
— Не то чтобы я совсем не любил Ральфа, — ответил он.
Перевернувшись, она дотронулась до его одеревеневшего бедра и сказала что-то, чего он не расслышал. Затем… сначала он мечтал об убийстве рыбок, а потом, когда снова зазвонил телефон, он убил бы любого, кто тронул бы трубку.
От длительного сидения у него свело судорогой спину. Тюльпен оставила его на пару минут, после чего сделала очередную попытку.
— Трампер? Знаешь, ты недостаточно занимаешься любовью со мной. Правда недостаточно.
Он задумался о том, что она сказала. Затем он подумал о предстоящей операции, о докторе Винь-ероне и о водяном методе.
— Все дело в моем инструменте, — сказал он наконец. — Я собираюсь привести его в порядок, так что скоро буду как новенький.
Но ему очень нравилось заниматься любовью с Тюльпен, поэтому ее слова глубоко встревожили его. Он подумал заняться с ней любовью прямо сейчас, но ему нужно было встать и помочиться.
В ванной, внимательно изучив свое лицо в зеркале, он заметил на нем выражение страха, которое появилось, когда он, перед тем как пописать, сжал свой стручок. Состояние ухудшалось. Винье-рон снова был прав; иногда ради пустяковой операции приходится ждать пару недель.
Ему казалось очень важным заняться любовью с Тюльпен прямо сейчас, но потом — может, из-за того, что он уловил нечто необычное в своем лице, — он вспомнил о Меррилле Овертарфе и так сильно пустил струю, что у него на глазах выступили слезы.
Он пробыл в ванной долго, пока Тюльпен робко не позвала его.
— Что ты там делаешь? — спросила она.
— О, ничего, Биг, — вырвалось у него, после чего он попытался заглотнуть это имя обратно.
Когда он вернулся в комнату, она сидела на кровати, обернув вокруг себя одеяло, и плакала. Она конечно же слышала, что он сказал.
— Тюльпен, — произнес он, обнимая ее.
— Нет, Бигги, — прошептала она.
— Тюльпен, — повторил он, пытаясь поцеловать ее.
Но она оттолкнула его; теперь он не мог ничего с ней поделать.
— Знаешь что, Трампер, — сказала она. — Старина Ральф Пакер никогда не называл меня чужим именем.
Трампер отошел и сел в ногах кровати.
—. И хочешь знать еще одну вещь? — выкрикнула она. — Чушь собачья, что ты недостаточно занимаешься со мной любовью только из-за своего долбаного хрена!
Потом бежевая рыбка снова подплыла к стеклу, уставилась на Трампера и принялась раздуваться.
То, что сказала Тюльпен, было правдой, и он это знал. Но что больше всего причиняло ему боль, так это то, что разговор этот был не новым. Он помнит, что говорил об этом — и множество раз — с Бигги. Поэтому он уселся в ногах кровати, желая впасть в бессознательное состояние, и достиг его. Когда теле-фон зазвонил в третий раз, ему было наплевать, был это Ральф или кто-то другой. Если бы он мог пошевелиться, он бы ответил на звонок.
Должно быть, Тюльпен чувствовала себя не менее одинокой, так как она взяла трубку и ответила: «Ну конечно». Богус слышал, как она устало повторила:
— Ну конечно же, приезжай и снимай твой проклятый фильм.
Но Трампер продолжал сидеть, словно каменное изваяние, беспокоясь о новом развитии событий. Чтобы быть в картине Ральфа, ему нужно выйти из своей картины, в которой он находился сейчас, так, что ли?
Затем Тюльпен положила голову ему на колени, ее лицо было повернуто к нему. Это был жест — у нее их было множество, — ясно говорящий: «Все в порядке, некий мостик через пропасть между нами наконец установлен, хотя и не перейден. Но возможно, будет».
