— Этот певец — я, — с обидой сказал он. Тяжело слышать, когда тебя критикует такая сопливая девчонка. Затем торопливо добавил: — Немецкий — не мой конек. Я в основном занимаюсь скандинавскими. Вы слышали о нижнем древнескандинавском? Боюсь, что мой немецкий слегка устарел. Я лишь надеялся, что вам понравятся песни. — От бессердечности этого ребенка ему сделалось горько.
Тогда она воскликнула таким писклявым, похожим на птичий, голоском, как если бы ей зажали рот или сдавили поцелуями горло:
— О, мистер Трампер! Это прекрасная запись. Вы только пропустили умляут в «mude». И мне очень понравилась песня. У вас такой чудесный, высокий голос!
А он подумал: «Высокий голос?» Но вслух сказал:
— Вы можете оставить пленку себе. Она ваша.
И он удалился, оставив ее в кабинке ошеломленную. Теперь она о чем-то мечтала под наушниками.
Когда он закрыл кабинет на перерыв, она поспешила за ним — очень осторожно, опасаясь, как бы не задеть его краем своего шелкового платьица.
— Вы идете в Студенческий клуб? — спросила она.
— Нет.
— И я тоже, — ответила она, а он подумал: «Она съедает свой завтрак в какой-нибудь забегаловке, перескакивая из одной в другую по всему городу».
Но вслух лишь спросил:
— А вы куда?
— О, мне все равно! Никуда, — ответила она и встряхнула своими светлыми, прекрасными волосами. Когда он промолчал, она заискивающе спросила: Скажите, а на что похож нижний древнескандинавский?
Он произнес несколько слов. «Klegwoerum, vroognaven, okthelm, abthur, uxt». Ему показалось, будто она вся затрепетала, ее скользкое платьице на мгновение обтянуло ее всю, затем снова опало. Он надеялся, что это искренне.
Бывая так часто неискренним сам, Трампер подозревал подобный грешок и в других. Но сейчас его собственные ощущения загнали его в тупик своей бесперспективностью. Терять понапрасну время с этой наивной девчушкой, зная, что твоя жена — Леди Долг, Госпожа Выдержка — страдает от куда более банальных вещей.
Бигги ждет в очереди в магазине самообслуживания, возле кассы с надписью: «Не больше восьми покупок». У нее не больше: позволить себе больше она не может. Она наклоняется над скудной тележкой, чувствуя внутри знакомое спортивное возбуждение: желание пройти гигантский слалом. Она ставит ноги почти рядом, одну немного впереди другой, перебрасывает весь свой вес на горные лыжи и приводит колени в положение сжатой пружины. Продолжая опираться на тележку, она обходит очередь и вырывается вперед. Стоявшая сзади расплывшаяся, как тесто, домохозяйка с сердитым негодованием смотрит на размашистые движения Бигги: зад Бигги под плотно обтягивающими брюками выглядит соблазнительно округлым и подтянутым. Муж домохозяйки старается не смотреть на него и делает вид, будто тоже возмущен. Сидящий в тележке Кольм уже распечатал коробку с хлопьями «Чиериоус».
Теперь предстоит схватка с девушкой у кассы, усталой и вспотевшей в этот суматошный пятничный вечер. Она почти не смотрит на чек Бигги, однако такую фамилию трудно не заметить. «Трампер» звучит очень подозрительно. Девушка сверяется с черным списком и произносит:
— Подождите минутку, мадам.
Теперь появляется менеджер, в рубашке с короткими рукавами из быстросохнущей ткани, настолько тонкой, что несколько лобковоподобных волосков с его груди пробиваются наружу сквозь редкое плетение.
— Ваша фамилия у меня в списке, леди, — говорит он.
Бигги прикидывается непонимающей.
— Что? — восклицает она.
— Ваша фамилия в списке, — повторяет менеджер. — Ваш чек здесь недействителен. Освободите, пожалуйста, тележку…
— Это почему же он недействителен? — возмущается Бигги.
— Хватит. Вы задерживаете очередь!
Но теперь очередь не против того, чтобы ее задержали; кажется, назревает скандал. Не исключено, что расплывшаяся домохозяйка и ее муж чувствуют себя в некотором роде отмщенными. Наверняка эта квашня думает, что хотя ее зад и свисает почти до самых пяток, зато с ее чеком все в порядке.
— Пожалуйста, освободите тележку, миссис Трампер, — настаивает менеджер. — Мы всегда готовы обслужить вас здесь за наличные…
— Ну, тогда обналичьте мой чек, — отвечает Бигги, которая никогда не смиряется с поражением сразу.
— Ну вот, вы только посмотрите, леди, — говорит менеджер, ободренный; он чувствует, что очередь на его стороне. Кольм рассыпает хлопья по полу. — У вас есть наличные, чтобы заплатить за хлопья? — спрашивает он у Бигги.
— Это вы сами посмотрите… с моим чеком все в порядке…
Но менеджер проталкивается к ней и принимается освобождать тележку. Когда он отделяет «Чиериоус» от Кольма, ребенок начинает реветь, и Бигги — она на добрых два дюйма выше менеджера — хватает раскомандовавшегося сукиного сына за рубашку с короткими рукавами из быстросохнущей материи и едва не выдирает вьющиеся волоски из его груди. Бигги толкает мужчину к кассе, выхватывает Кольма из тележки и усаживает верхом на изгиб своего замечательного, сильного бедра; свободной рукой она забирает «Чиериоус» обратно.
— Последний раз я что-то покупаю в этой дыре — говорит она и выдергивает свою чековую книжку у кассирши.
— А теперь убирайтесь отсюда, — шипит менеджер. Однако он адресует эти слова Кольму, а не Бигги, которая говорит:
— Отойди с дороги… — что менеджер и пытается сделать, прижимаясь к кассовой стойке, пока Бигги протискивается мимо, задевая его своим крутым бедром. Не так-то просто найти человека, который мог бы разминуться с Бигги в этих узких проходах.
Она несет себя с завидным достоинством через шипящие автоматические двери — угрожающе дрожащие и караулящие пронос пакета «Чиериоус», пока она шагает сквозь них к автомобильной стоянке. Если она о чем-то и думает, так это лишь об одном: «Если бы я была на своих старых лыжах, я бы выполнила в этом проходе сногсшибательный вираж. С острыми углами. И на крутом повороте срезала бы этому ублюдку его омерзительные соски сквозь его быстросохнущую рубашку».
Но она ограничивается лишь тем, что выдает Богусу свое мнение об источнике их финансовых неприятностей: «Твой отец — долбаный хрен…»
…и мне не остается ничего другого, как согласиться с этим, когда мы возвращаемся домой с перемазанным хлопьями Кольмом. Из холла можно видеть, как свет в нашей спальне тускнеет, потом он мигает и гаснет. Кажется, Бигги не замечает, что свет потух лишь в спальне, а остальные лампы продолжают гореть.
— Они отключили нас! — вскрикивает она. — О господи, Богус, как ты думаешь, они не подождут до утра?
— Наверно, это просто лампочка, Биг, — говорю я ей. — Или проклятая пробка. — И на свой неуклюжий манер пытаюсь обнять ее, чтобы успокоить, но в этот момент она замечает, какое безобразие устроил бедный Кольм из хлопьев. Она отталкивает меня, и я иду исследовать темный подвал в одиночку.
