Фунгицидные капли готовились из фиолетовой горчавки, поэтому воротник и плечи рубашек Гордона покрывали яркие пятна, поскольку ватные тампоны частенько вываливались из ушей или сам Хэтэвей вынимал их, отчаявшись, что ничего не слышит, так что он в полном смысле слова оставлял свой след на земле, где бы ни появлялся, след был ярко-желтый. Иногда жидкость попадала ему на лицо, придавая вид раскрашенного дикаря или представителя какого-то религиозного культа. Из-за того, что Гордон постоянно теребил уши, кончики пальцев у него также были ярко-фиолетовыми.
Несмотря на все это, старый Ловджи оказался под большим впечатлением от его артистического темперамента. Хэтэвей являлся единственным режиссером из Голливуда, других он никогда не видел. Старший Дарувалла сказал жене, а та передала Фаруку: Ловджи очень понравилось, что ни грибковое заболевание, ни геморроидальное кровотечение Хэтэвей не связывал ни с вынужденной диетой, ни с бомбейским климатом. В своих болезнях Гордон обвинял «долбаный стресс» от постоянных компромиссов и от общения с постановщиком фильма, этим «пиджаком», который случайно оказался женатым на славолюбивой сестре Хэтэвея. Сам Гордон в сердцах называл сестру: «эта п…а-страдалица».
Хэтэвею, который так и не добился оригинальности в своих киноначинаниях, приписывали авторство одной оригинальной вульгарной фразы. Он будто говорит о себе: «Е…сь быстрее своего времени». Видимо, если понимать эту грубость в прямом смысле, так на самом деле и было.
Мехер и Фарук с отчаянием слушали, как Ловджи обосновывал «величие» Гордона Хэтэвея, ссылаясь на его артистический темперамент. Непонятно было, поддавался ли Гордон нажиму «мещанского постановщика фильма», чтобы порадовать этого «пиджака». Вполне возможно, что принуждение исходило от «п…ды-страдалицы» — сестры режиссера. Говоря словами Хэтэвея, никогда нельзя определить, кто кого держит за яйца или кто кого дергает за проволоку.
Ловджи оказался новичком в этом творческом процессе, его шокировали такие словечки. Старому Дарувалле хотелось бы поучиться тому, как Хэтэвей продирается сквозь безумный хаос при съемках картины. Даже новичку было ясно, что фильм снимается с бешеной скоростью, и Ловджи ощутил атмосферу напряженности — ведь каждый вечер в обеденном зале клуба Дакуорт сценарий подвергался очередному изменению.
— Я доверяю своему долбаному инстинкту при съемках фильма, парень. В этом весь долбаный ключ, — доверительно пояснял Хэтэвей Дарувалле, а старик на этом основании честно старался постигнуть секреты его ремесла, поскольку, выйдя на пенсию, хотел стать сценаристом.
Фарук и его бедная мать испытывали жгучий стыд, наблюдая, как за обедом Ловджи записывал каждое слово Гордона Хэтэвея. Они тоже были свидетелями ежевечерних катастрофических изменений сюжета, после которых о «качественном» фильме нечего были и мечтать. Сценарист Дэнни Миллс переживал по-своему: его счет за выпивку в баре клуба Дакуорт угрожал превысить все денежные запасы семьи Дарувалла. Он грозил даже увесистому кошельку Промилы Рай.
Сценарист написал вначале историю о семейной чете, которая приехала в Индию, исполнив давнюю мечту. Но именно в этой экзотической стране они узнали о смертельной болезни жены. Дэнни бесхитростно назвал картину «Однажды мы поедем в Индию», а Хэтэвей в конце фразы добавил слово «дорогая». Маленькое изменение имело большие последствия — начались серьезные переработки сценария, автор все глубже стал погружаться в алкогольный туман.
Дэнни Миллс сам придумал эту историю, что называется, «с нуля». А ведь начинал он как самый низкооплачиваемый автор на киностудии, где ему платили только сто долларов в неделю. Вначале его обязанности сводились к небольшой доработке уже готового сценария. У него хорошо получались «дополнительные диалоги», но ему никогда не доверяли соавторство. Он написал два сценария, но поставленные по ним фильмы с треском провалились. В тот момент Миллс гордо именовал себя «независимым художником», но его независимость проявлялась в отсутствии контракта с какой-либо киностудией. С ним просто никто не связывался, считая Дэнни ненадежным. И дело было не в том, что он выпивал, а в его репутации волка-одиночки, который не выступает за команду, а живет сам по себе. Кроме того, Миллс становился особенно сварливым, когда ему доставались на улучшение сценарии, над которыми уже потрудился с десяток авторов.
А сейчас после ночных прихотей Гордона ему нужно было перерабатывать собственное творение, и режиссер полагал, что сценарист не должен жаловаться на судьбу.
В Голливуде Дэнни Миллс не играл в команде сценаристов высшей лиги. Ни одного его слова не было в тексте фильмов «Большой сон», «Женщина-кобра», «Женщина года» или «Опасный груз». Он не написал ни одной сцены для фильмов «Изнасилование» или «Газовый свет», не убрал ни одной строчки из «Фриско Сал» и не добавил даже запятую в сценарий ленты «Сын Дракулы». Одно время ходили слухи, будто именно Миллс непризнанный автор сценария «Когда незнакомцы женятся», однако это была явная неправда. Все полагали, что зенита славы этот парень достиг, когда вписывал дополнительные диалоги в неудавшиеся сцены. И в Бомбей Дэнни приехал прежде всего с такой известностью. Хэтэвей вообще не считал его писателем, а называл сценаристом по заплаткам, что Миллса больно задевало. В самом деле, после того, как Гордон начал переделывать его сценарий, Миллсу пришлось усердно заниматься «заплатками».
Вначале Денни полагал, что фильм будет любовной историей «с наворотом», поскольку жена героя была при смерти. Супруги попадали к колдуну-гуру, заклинателю змей, который на самом деле является обманщиком. Настоящий добрый гуру вырывает их из лап шарлатана и ужасной банды поклонников змей. Гуру-обманщик учит больную женщину, как умереть с достоинством. Последняя часть картины провисала и не держала зрителя в напряженном ожидании развязки. Так думал мещанин-режиссер фильма и его жена, которую Гордон называл «п…да-страдалица».
— Не смотря на то, что героиня счастлива, она все же умирает, … твою мать. Не так ли? — вопрошал Гордон.
В итоге Гордон изменил сценарий, поскольку считал гуру-шарлатана недостаточным негодяем. Он убрал сцены с поклонением змеям, заменил их собственной историей о том, что заклинатель змей похищает женщину из отеля «Тадж Махал» и прячет ее в гареме женщин-наркоманок. Там он учит ее медитациям, которые заканчиваются половым актом либо с ним самим, либо с его змеями. Без сомнения, в картине гарем становится храмом зла.
Вместо задуманного автором доброго колдуна в сценарий был введен иезуитский миссионер. Вместе с обезумевшим мужем миссионер находил похищенную и спасал ее. Жизнь в гареме, по мнению Гордона, оказывалась намного ужасней смерти от рака. В конце фильма героиня входит в лоно христианской церкви и не умирает.
— Раковая опухоль просто исчезает. Она усыхает и ликвидируется. Так ведь иногда бывает, не правда ли? — объяснил Гордон удивленному Ловджи Дарувалле.
— Конечно, она не совсем усыхает, но в практике известны случаи ослабления болезненных явлений и ремиссии, — неуверенно лепетал старший Дарувалла, в то время как его сын и жена сгорали от стыда, слушая доктора.
