«Нет, Вилли, nein, Генрих, – сказала она им. – Я не хотела бы ранить кого-нибудь из вас».
Однажды вечером, Северин, чем-то похожий на Утч, здорово удивил нас, когда все вместе пытались обсудить наши отношения. Во всяком случае, Эдит и я пытались; Утч вообще редко высказывалась, а Северин просто с раздражением слушал. Мы говорили о том, что вовсе не один секс делает наш общий союз таким интересным, что новизна встречи так возбуждает, ведь как ни крути, а нашим семейным узам исполнилось восемь лет.
– Нет, я думаю, это секс, – внезапно сказал Северин. – только секс и ничто иное, только это и может существовать в подобных отношениях. В том, чтобы обижать кого-то, нет ничего романтического.
– Подожди, а кого обижают? – спросила его Эдит. Он посмотрел на нее так, будто они знали что-то такое, о чем при мне и Утч даже упоминать не стоило, но раньше он никогда не говорил Эдит об «обиде». Мы сразу условились: если любой из нашей четверки будет страдать, отношения немедленно прекратятся. Все соглашались, что на первом месте – наш брак и наши дети. И вот Северин (симулируя мученичество) выплескивает на нас эту двусмысленность как помои. Мы ведь договаривались, что наши отношения хороши, только если все довольны, если они дополняют брак или, по крайней мере, не разрушают.
И мы все закивали – конечно, конечно, – а Северин тогда, в самом начале, счел нужным сказать:
– Даже между двумя людьми трудно соблюсти сексуальное равенство, что уж говорить о четверых… Конечно, равенства быть не может, но должно же быть хоть его ощущение, иначе номер не пройдет. Это значит, что если трое из нас наслаждаются жизнью, а один мучается, то вся затея ни к черту не годится, так? И тот, кто прекратит все, не должен считаться виноватым, правильно?
Да, кивали мы все.
– Если ты несчастлив, мы должны прекратить, – сказала ему Утч.
– Не совсем так, – возразил он. – Ведь все другие довольны.
– Ну и делается это для радости, – сказала Эдит.
– Да, секс приносит радость, – сказал Северин.
– Ты можешь называть это как угодно, я буду называть по-своему, – сказала Эдит.
Ее независимость всегда смущала его.
– Ja, я тоже думаю, что это просто секс, – сказала Утч.
Я удивился, но потом подумал, что она всего лишь помогает ему выпутаться. Он всегда так подчеркивал свою непохожесть на нас.
– Послушай, Северин, если ты несчастлив, мы немедленно все это прекратим, – сказал я, подражая его интонации. – Ты несчастлив, Северин?
Но даже на допросе у Господа Бога Северин и тогда попытался бы увильнуть.
– Все не так просто, – изрек он. – Я не хочу, чтобы кто-то из нас слишком сильно увлекся.
Я понял, что эта фраза покоробила Эдит. Ведь она уже говорила ему, что абсолютно владеет собой.
– Думаю, никто из нас не потерял голову, Северин, – начал я. – И не собирается никого бросать или с кем-то убегать.
– О, это я знаю, – сказал он. – Я имел в виду совсем другое.
– Ну, а что же ты имел в виду? – спросила Эдит; он вывел ее из себя.
Он пожал плечами.
– По-моему, я один тревожусь за всех, – произнес он, – потому что никому больше ни до чего нет дела. Посмотрим, дайте срок. Всему свое время.
Я ужасно разозлился. Это было явной грубостью – хотя бы по отношению к Утч. Его манера сводить наши отношения «просто к сексу» могла бы оскорбить ее чувства. А поскольку по его поведению было заметно, как он несчастлив, я знал – Утч решит, что он несчастлив именно с ней. Эдит засмеялась.
– Что ж, нам, пожалуй, не стоит беспокоиться, – сказала она. – Ты беспокоишься за всех.
Я тоже засмеялся. Северин улыбнулся, но как-то криво. Позже Утч призналась, что она рассердилась на Эдит за этот тон – та как будто обращалась к маленькому ребенку; но я думаю, он это заслужил. Эдит сообщила нам – словно Северина не было в комнате, – что не стоит беспокоиться, если Северин иногда кажется несчастным.
– Он в принципе менее счастлив, чем мы, – как бы между прочим сказала Эдит, – и не следует искать причину. Просто мы более счастливые люди, вот и все, – сказала она и посмотрела на него – за подтверждением, наверное.
Однажды он говорил о себе то же самое, но теперь, когда это изрекла Эдит, он надулся, будто никогда свои собственные слова не воспринимал всерьез, а вот Эдит вынужден поверить.
Всем стало неловко, и Утч вдруг взяла пальто и встала между стулом Северина и софой, на которой сидели мы с Эдит.
– Кто из вас отвезет меня домой? – спросила она. – Кому я достанусь сегодня ночью?
Что ж, пришлось засмеяться. Я встал, пожал плечами и сказал Северину:
– Будьте любезны, это ваша привилегия.
Он встал, тоже пожал плечами, явно колеблясь, и мне показалось, что он вот-вот скажет: «Вези свою проклятую жену домой сам и отдай мою!»
Но, взглянув на больше всех веселившуюся Эдит, он сказал:
– Позвольте и мне когда-нибудь оказать вам подобную услугу.
Потом подхватил Утч на руки, запросто перекинул через плечо, и через секунду ее немного деланный смех замер за дверью.
По тому, как Эдит улыбнулась мне после этого, я почувствовал, что вовсе не время и не будущее нужно Северину. Наверное, любой из нас мог предъявить какие-то претензии, но в этом просто не было необходимости. (Любой из нас мог все прекратить, но мы чувствовали, что если кто и сделает это – так Северин.)
Обычно мы с Эдит, оставшись одни, подолгу говорили и о каждом из нас, и о писательском труде. Я читал ей кое-что из моей новой работы, иногда разбирал ею написанное. Порой лишь в два часа ночи мы спохватывались, что скоро вернется Северин, и тогда шли наверх, чтобы его приход не застал нас врасплох.
Обычно мы уже спали; он стучал в дверь спальни и будил нас, я одевался и ехал домой к Утч.
Но в тот вечер мы отправились в постель сразу, как только Северин увез Утч. Полагаю, мы опасались, что скоро все может кончиться. Когда я сказал об этом Утч, она ответила:
– Не пытайся уговорить меня, что это не секс.
– Мы с Эдит считаем, что это не только секс, – сказал я. – Во всяком случае, для нас.
Но думаю, что такие понятия, как «жалость к себе» и «жажда свободы», были для Утч весьма сомнительны. Больше любого из нас она с детства знала разницу между тем, что ты готов сделать для другого, и тем, что ты делаешь для себя.
4. Итоги разведки: Северин
(весовая категория 158 фунтов)
Новый спортивный комплекс объединял под своей крышей хоккейную площадку, три баскетбольных зала, бассейн, тренажерные залы, мужскую и женскую раздевалки и ужасный зал, где расставлены награды и фотографии героев спорта прошлых лет. Снаружи здание имело вид гробницы, характерный для общественных катков и современных библиотек. Ветераны иногда роптали, что неплохо было бы сохранить хоть что-то от стиля старого университета – кирпич и плющ, – но плющ никогда не осмелился бы вползти на это скользкое стекло и грубый бетон. Северину Уинтеру здание нравилось.
