Я думаю, это единственная потеря моей семьи за всю войну. И моя мать не грустила бы об этом, если бы не было войны.
Так что я не мог спокойно думать о Ватцеке-Траммере. При мысли о нем меня охватывал ужас. Черт меня возьми, если я не осознавал того, что мое нежелание ехать с телом Зигги связано с моей уверенностью, что в жизни я испытал слишком мало горя, чтобы иметь право держать свечу для Траммера в его ужасных похоронных сменах — непосредственных и косвенных, явных и предполагаемых, следующих одни за другими.
Так что я возложил все на Кеффа и сказал, что вскоре съезжу повидать Траммера; однако никаких планов я не строил. Нет. Я уже видел, к чему они могут привести.
Чертов Зигги, что действительно поражало меня, так это то, как он, несмотря на все свои планы, выдавал себя, даже если и имел шанс на удачу. Под конец он впал в настоящую паранойю, так что если бы он действительно попытался освободить зоопарк, то его проницательный официант с Балкан и маленький Хюгель Фуртвенглер выдали бы его с головой. Задавая так много вопросов и выспрашивая подробности о неудачном освобождении зверей из зоопарка, он, можно сказать, сознавался в преступлении, еще не совершив его. А бритье головы — никуда не годная маскировка придурка, если не сказать хуже.
Мы не должны привлекать внимания к нашим странностям, я в этом уверен.
Черт меня побери, если бы мы добрались до Италии, чтобы просто порезвиться на песочке — без всякого плана. Как он обещал вначале. Если в Неаполе имеется аквариум, то в Риме наверняка есть зоопарк. Боюсь, это стало бы всеобщим движением — ломать загоны у животных по всей Европе, пока в лондонском Риджент-парке не увеличат штат смотрителей в ожидании, что благородные освободители зоопарков нанесут свой сокрушительный удар.
Однако, сидя в своей комнате на кровати, вглядываясь в ночные кусты форситии, я действительно тосковал оттого, что он уже не появится в оконном проеме. Это было все равно что сидеть и ждать его возвращения из разведки. И я начал думать, что если бы его перехватили на заблокированном участке дороги или если бы я ушел с ним, когда он первый раз влез в окно, то я, полагаю, принял бы его план. Я хочу сказать, что это была безумная идея, и плохо, что он позабыл, по какой причине он хотел это сделать — выпустить на волю всех животных, даже плотоядных, — но я не думаю, что дал бы проделать все это ему одному. Я пошел бы с ним, чтобы внести во все это хоть немного благоразумия и здравого смысла — чтобы посмотреть, нет ли способа вывести его оттуда снова в целости и сохранности, не ободранного когтями и, возможно, увернувшегося от копыт пары-тройки антилоп.
Это странное ощущение задурманило мне голову словно желтым туманом из сада форситий, смешанного с брызгами водопада; я пошел бы с ним, но лишь по той причине, что за ним необходимо было присмотреть.
Я хочу сказать, рассуждая здраво, что это был совершенно безмозглый и невыполнимый план.
Но я поеду с Галлен прямо сейчас, по тем же причинам, по которым я потворствовал Зигги. Хотя, должен признаться, для меня там ничего не было. Или почти ничего. И я должен признать, что уломать Галлен кажется мне столь же невозможным делом, как и сломать ограды Хитзингерского зоопарка.
Что еще сделал Кефф
Все планировал Кефф. Я не имел к этому никакого отношения, и Галлен так и сказала об этом Кеффу.
Итак, 10 июня 1967 года вечером я все еще сидел в своей постели и пробовал угадать, где сейчас находится Зигги, однако я не знал, каким маршрутом следует поезд. То ли Зигги доедет в ящике Кеффа до Зальцбурга, чтобы уж потом повернуть на юг, то ли свернет на юг сразу, у Штейра, — тогда он поворачивает прямо сейчас, потому что Штейр лишь немногим западнее Вайдхофена, а Зигги тронулся в путь, всего час назад.
Я представил себе эту мелодраматическую поездку. Негнущийся Зигги, следующий в своем деревянном ящике — последний раз отправившийся в путь, — и я, гадающий, отправлена ли моя телеграмма из Вайдхофена, хоть это не важно, она в любом случае обгонит Зигги в дороге, где бы он ни находился, и первой достигнет комнат Эрнста Ватцека-Траммера, в гастхофе «Эннс».
Ватцек-Траммер конечно же будет сидеть за своим ненужным кухонным столом. В то время как лежащий в ящике Зигги спешит к нему.
Но потом я услышал шуршащие, какие-то царапающиеся звуки, исходившие от виноградной лозы под моим окном, и мне показалось, будто все мои пчелиные укусы снова пронзили меня. Я увидел ручищи, щупающие подоконник, и услышал тяжелое дыхание. Отпрянув назад к кровати, я выкрикнул:
— Ну ладно! Я поеду с тобой! Мы выпустим их всех до одного, если тебе так хочется!
Но это оказался Кефф, который был очень удивлен моим криком. Я не мог встать, чтобы помочь ему забраться внутрь, и он, пожалуй, воспринял это как обиду; он застенчиво отвел глаза, забрасывая свои толстые ноги через подоконник.
— Я не хотел пугать тебя, — печально произнес он. — Но мы готовы, умник.
— Почему нужно ехать? — спросил я, чувствуя, что мне трудно доверять здоровяку Кеффу.
— Потому что ты теперь у них в руках, — сказал он. — У тебя куча долгов, и чем дольше ты здесь пробудешь, тем больше ты будешь должен — хотя бы за комнату. И потом, эта авария. Виндиш утверждает, что ты должен ему еще и за пчел. Они собираются стребовать с тебя все это, умник. И если ты не сбежишь, они сгноят тебя в тюрьме! — Он не смотрел на меня, а лишь кивал своей понурой обезьяньей башкой.
— Где Галлен, Кефф? — спросил я.
— В саду, с городской стороны горы.
— С мотоциклом?
— Я его перерегистрировал на свое имя, — сказал Кефф. — Так что они не смогут отследить его, если, конечно, не напрягутся слегка. Когда ты уедешь, я останусь здесь. Если заявится старуха Тратт, я задержу ее до утра. Это даст тебе фору.
— Зачем тебе это, Кефф? — спросил я, наблюдая, как он хмурит брови, клочьями свисавшие над его глазами.
— Эх, умник, — сказал он. — Просто я считаю, что так тебе будет лучше. — Но потом он поднял на меня глаза, в них мелькнула едва уловимая угроза. — Тебя ждет твоя красотка, и ты пойдешь к ней, если даже мне придется тащить тебя силой.
— Не придется, — сказал я и собрал все, что у меня было. Записную книжку, спальные мешки — в рюкзак, а шлемы привязал сверху. Хранить охотничью куртку было бесполезно, а трубки Зигги я отдал Кеффу. Потом я вернул ему «Азбуку любви».
— Эх, умник, — вздохнул он.
— Ты ни в чем не был виноват, Кефф, — сказал я и пожал его лапищу, с трудом обхватив ее своей рукой.
Потом Кефф взял меня за плечи и, перехватив под мышками, спустил на половину высоты стены замка, так чтобы мне не слишком высоко было падать и чтобы я не наделал шуму, приземляясь в саду. На мгновение мне показалось, будто он не собирается меня отпускать. Он держал меня строго вертикально, на небольшом расстоянии от стены; я не слышал его дыхания. Болтаясь в воздухе, я сказал ему:
