Я мог не опасаться того, что сторож меня заметит. Он освещал фонарем и живую изгородь. Но она слишком густая, чтобы свет мог проникнуть через нее. Возможно, если бы он встал на четвереньки и осветил бы землю у самых корней — и, для начала, обладал бы острым зрением, — то смог бы заметить за нею меня. Но можешь быть уверен, убежище я выбрал себе подходящее.
Этот сторож не кажется таким уж плохим. Временами он светит фонарем просто так, направляя луч света в сторону, где услышит негромкое фырканье или шевеление. Однако, я полагаю, он должен прекрасно знать ночные повадки своих подопечных и не бросаться проверять каждое сопение. И все же, как мне кажется, он действует без злого умысла. Может, он просто нервный или ему скучно — поэтому и пытается ничего не упустить и получше разглядеть.
Похоже, что у него даже есть любимчики. Я наблюдал, как он подзывал через ограду зебру:
— Иди сюда, смешная лошадка.
И эта зебра, по всей видимости не спаитпая, подошла и просунула к нему морду через изгородь.
Сторож чем-то покормил ее — что наверняка против правил — и потрепал за уши. По-моему, человек, который любит зебр, не может быть плохим.
У него особые отношения с одним из мелких кенгуру. Мне кажется, это валлаби или более крупный валлару; с того расстояния, откуда я вижу их, они практически одинаковы. Но это точно не самец большого серого кенгуру: я смог бы различить этого монстра даже в дальнем конце дорожки. В общем, сторож кого-то подозвал.
— Эй, ты, австралиец, — произнес он. — Эй, ты, денди, иди сюда, побеседуем.
И он тут же притопал к нему: длинные острые ушки настороже, твердый хвост стучит по земле. Возможно, голос сторожа прозвучал немного насмешливо, и, возможно, не слишком вежливо с его стороны подходить близко к окрестностям австралийцев. Но у меня появилось чувство, что этот сторож — человек очень добрый. Если окажется, что мы будем вынуждены схватить и куда-нибудь запереть именно его, то я бы желал проделать все это как можно деликатней.
Но тут произошло что-то странное. В Жилище Мелких Млекопитающих зазвенел звонок; я отчетливо слышал этот звон. Животные тоже слышали его. И весь зоопарк пробудился: послышался кашель, хрюканье, испуганное фырканье, сиплое сопение, настороженное частое дыхание. Множество тех звуков, которые издают животные, когда хотят затаиться, — хруст суставов, урчание в животе, громкое сглатывание.
Вначале прозвенел звонок, потом из Жилища Мелких Млекопитающих вышел сторож. Я видел, как он качнул фонарем. Затем я заметил луч света на одной из дорожек, кажется, он шел от главных ворот зоопарка, и я подумал, что сторож дал фонарем ответный сигнал.
Вдоль линии ограждения, за моей изгородью, забили копытами Смешанные Антилопы. Что-то происходит, это точно. Я это знаю наверняка: уже полночь, а весь зоопарк не смыкает глаз.
Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:
Предыстория I (продолжение)
Среда, 10 марта 1938 года: теплый, бесснежный день, как раз подходящий для красной пелерины из шерстяного джерси с большим мягким воротником.
Ранним утром, незадолго до прибытия поезда канцлера Шушнига из Инсбрука на Вестбанхоф и сразу после того, как Зан Гланц вывел на черном капоте своего такси «Ура Шушнигу!», фермер из предместий Хикинга, который разводит кур, начинает одеваться для ожидаемой в городе торжественной встречи. Этим утром Эрнст Ватцек-Траммер пренебрег сбором яиц, собрав вместо них перья. Это не менее странно, чем то, чем он был занят всю ночь, — прокалыванием и связыванием проволокой жестяных форм для выпечки кексов; он смастерил себе что-то вроде кольчуги и затем намазал ее жиром, чтобы к ней прилипли куриные перья, по которым он теперь катался. Любой, кто увидел бы Эрнста Ватцека-Траммера в подобном наряде, никогда больше не купил бы у него ни единого яйца. Но никто не видит, кроме цыплят, разбегающихся во все стороны с его пути, пока он туда-сюда катается в куче перьев на полу курятника. И, более того, никто не смог бы обвинить Эрнста Ватцека-Траммера в расточительности — костюм не стоил ему ни пфеннига. Форм для выпечки кексов у него более чем достаточно, к тому же они по-прежнему пригодны для продажи яиц; а куриные перья были использованы с куда большим толком, чем когда-либо прежде. В самом деле, даже верхняя часть костюма — что-то вроде шлема — состоит из жестяных форм: две вместо наушников, одна сверху и еще одна прикрывает лицо, на ней дырки для глаз, для рта и еще две маленькие дырочки, чтобы прикрепить проволокой сплющенный молотком клюв. Достаточно острый, чтобы проткнуть человека насквозь. Между глазными отверстиями приклеено изображение австрийского орла, отодранного при помощи пара с бампера грузовика Эрнста Ватцека-Траммера и заново приляпанного при помощи жира. И это также ничего ему не стоило. Костюм орла получился пугающе похожим — если не похожим, то, по крайней мере, впечатляющим. Облепленная перьями кольчуга свисает до колен, рукава из жестянок прикреплены достаточно свободно, чтобы хлопать крыльями. Шлем Эрнст оставил без перьев, однако смазал жиром — не только чтобы держалась эмблема орла, но и для большего блеска.
Эрнст Ватцек-Траммер, орел сегодня, — австрийский орел, конечно, — заканчивает наряжаться в своем курятнике и, громыхая кольчугой, торопится к окраине города, надеясь, что его впустят в трамвай.
А тем временем Зан Гланц, по пути к дому моей матери, останавливается лишь затем, чтобы выпустить немного воздуху из шин и заставить их визжать, и теперь он практикуется в визге при поворотах на круглой площадке между высшей технической школой и церковью Святого Карла.
А дедушка Мартер этим утром решил на работу не ходить, поскольку все равно в читальном зале иностранной литературы Международного дома студентов читать сегодня никто не будет, так что старший библиотекарь вряд ли кому понадобится. Дед выглядывает такси Зана, потому что он, по крайней мере, может порадоваться юношескому оптимизму, как выразилась бабушка, и уж точно порадовать себя выпивкой, которая полагается в такой торжественный день.
Совершая четвертый круг по площадке, Зан видит прихожан, выходящих после ранней мессы из церкви Святого Карла. Лишь отчасти заботясь о деньгах, Зан думает, что неплохо бы немного заработать перед тем, как появиться у моей матери. Не заглушая двигатель, он останавливает такси у обочины, прямо напротив церкви Святого Карла, и, раскрыв «Телеграф» на руле, углубляется в газету. Передовица Ленхоффа одобряет плебисцит Шушнига, задавая коварный вопрос по поводу реакции на это Германии.
Тем временем на остановке «Хёттельдорф-Хикинг» по маршруту трамвая номер 49 угрюмый трамвайный вожатый отказывается везти человека в костюме орла. Эрнст Ватцек-Траммер поправляет клюв, шуршит перьями на груди и с достоинством покидает вагон.
А на Баллхаузплац канцлер Курт фон Шушниг, осторожно выглянув из окна здания администрации канцлера, замечает транспарант, натянутый через всю Михаэлерплац от балюстрады Святого Михаила до балюстрады выставочного зала Хофбург. На транспаранте, изготовленном из сшитых вместе простыней, большими четкими буквами выведено: «Шушниг за свободную Австрию!» И канцлер догадывается, что, для того чтобы он мог видеть лозунг с такого расстояния, одни только запятые должны быть размером с человеческую голову. Мысль о том, что за транспарантом по всей Августинерштрассе до Альбертинаплац и еще дальше — по всему центру города — толпы людей приветствуют его, наполняет Шушнига теплом до самого верха его тирольской шляпы.
