— О да! — произнес Кефф.
О да, я узнал бы его из миллиона других. О, добрый старый звук нашего зверя, мчащего моего Зигги!
— Ха! — воскликнул Кефф. — Это он, умник. Это он, твой извращенец!
А с тобой, Кефф, почти покончено. Пчелиный улей с третьего ряда — тебе, Кефф, прямо в то место, где твоя башка без шеи маячит почти на уровне жужжащей кладки ульев! Прямо туда, где ты затаился на своем высоком сиденье, Кефф, — этот пчелиный улей твой. Может, и следующий, а может, и весь верхний ряд рухнет на тебя, толстый Кефф. Если я решусь, Кефф, и если я подумаю, что это хоть как-то поможет.
Сколько пчел хватит тебе, Кефф? Такому здоровенному парню, как ты? Сколько пчелиных укусов ты сможешь выдержать? Каков твой предел, слабак Кефф?
На холм и с холма, в различных направлениях
Была ли это холодная рука Галлен, которая вернула меня обратно? Отчего я скорчился на краю платформы, думая: «Что теперь, Зигги? Как мне удержать тебя от встречи на вершине горы с мигающими голубым фарами „фольксвагена“ и с резко выброшенными пальцами в черных перчатках?»
Подъем вверх по горе, где мы с Кеффом свернули с гравиевых американских горок, становился все круче; тремя кривыми дугами в форме буквы «S» выше платформы с пчелами шла самая крутая из них. Она выглядела не менее острой, чем Z. «Ладно, — подумал я, — ему придется снизить скорость, чтобы пройти по ней, — даже Зигги, даже его зверю придется снизить скорость на такой крутизне. Может, даже до первой; ему придется ехать очень медленно, так что он должен будет увидеть меня на дороге».
И я побежал, я не разбирал криков Кеффа — нет, я не желал слышать, о чем он там кричал мне.
Вам всегда кажется, что ночью вы бежите быстрее, даже если бежите вверх по склону, — вам не видно, как медленно ускользает под вами дорога и уходят назад деревья. Очертания предметов в ночи едва различимы и расплывчаты; я слышал, как усилился рев зверя.
Воспоминания ли заставляют меня представить все это в деталях и обнаружить неоспоримые факты? Или я и вправду мог слышать их тогда? Пчел. Миллион, биллион, триллион их жужжаний, настойчивых и беспокойных.
Но это я помню точно: это произошло тремя S выше по горе-акробатке, где началась Z. Настолько ли все удачно получилось, что я увидел, как свет фары ударил в заросли деревьев вокруг меня, именно в тот момент, когда я завернул на Z? Или это произошло где-то на последних метрах S, при подходе к Z? Или на самом деле мне пришлось затаиться в засаде и ждать, прежде чем «тамп-тамп» клапана и шлепанье шины завернули на Z?
Как бы там ни было, я был настороже; я видел очертание мотоциклиста, приближающегося на небольшой скорости с кривой дуги S подо мной, слышал, что он сбросил обороты, и заметил судорожное подергивание фары, облившей меня лунным светом и приковавшей к этому месту дороги.
Затем я услышал, как скорость падает до первой. На изгибе Z — направлялся ли он ко мне, стоящему у обочины? Или это просто фара слепила меня?
— Проклятый Графф! — закричал он, и зверь исторг из себя плевок.
— О, Зигги! — воскликнул я; я мог бы поцеловать его блестящий шлем — только это был не шлем. Это был голый купол, круглый как луна, такой же голый, как в вечер его побега. Холодный, как пистолет.
— Проклятый Графф! — повторил Зигги и попытался рывком сбросить обороты. Он занес ногу, чтобы ударить по стартеру.
— Зиг, они блокировали дорогу у Санкт-Леонардо!
— У тебя блокированы мозги, — сказал он. — Дай мне проехать.
— Зигги, ты не можешь ехать дальше. Тебе нужно спрятаться.
Он опустил ногу, я выбил его из равновесия, поэтому ему понадобились обе ноги, чтобы удержать мотоцикл.
— Проклятый Графф! От тебя одни неприятности! Слюнтяй, испортивший эту девчонку!
И он с усилием выровнял мотоцикл, саданув ногой по стартеру. Но я помешал ему.
— Зигги, они устроили тебе засаду! Тебе нельзя ехать.
— Так у тебя есть план, Графф? — выкрикнул он. — Я бы хотел выслушать твой план, чертов Графф!
Нет, никакого плана у меня не было. Конечно, не было.
Но я сказал:
— Ты должен заглушить мотоцикл. Отвести его в сады и затаиться там до утра.
— И это план? — взвился он. — Разве ты хоть раз придумал что-то дельное, Графф? Даже до того, как смазливая девчонка отняла у тебя последние мозги, ты не придумал ни одного мало-мальски стоящего плана.
И он попытался высвободить руль из моего захвата, но я прижал его ноги к мотоциклу, чтобы он не мог нажать на стартер.
— Ни одного разумного плана, проклятый Графф! Ни одного великого замысла — ничего стоящего, пока ты держишься за бабью юбку!
И он развернул мотоцикл, резко рванув руль и приподнявшись на каблуках. Но я по-прежнему прижимал его ногу, не давая ей надавить на стартер.
— Безмозглый, серенький Графф! — заорал он. — У тебя в голове одна труха!
И он качнул переднее колесо, нацелив его вниз по склону. Потом толкнул и покатил своего зверя; я ухватился за карман с клапаном на его охотничьей куртке и побежал рядом.
— Истерия из-за девственной плевы! — выкрикивал он. — Эх ты, Графф!
О, он не сдавался, он продолжал упорствовать, и мотоцикл катился теперь вниз; он пытался найти сцепление, пытался высвободиться из захвата, чтобы рвануть вперед на своем звере.
— Ты всегда все портишь, Графф! — неожиданно спокойно сказал он.
Но я не мог больше удерживаться. Я вскочил на место позади него, и мотоцикл качнулся в сторону. Я навалился ему на спину, но он не откинул подножки для заднего седока. Он явно намеревался уехать один.
Я почувствовал, как он нашел сцепление.
Но я ему помешал: перегнувшись через его плечи, врезал ладонью по кнопке глушения мотора. Мотоцикл так и не смог завестись. Он выдал глухой выхлоп газа, но обороты тут же упали. Я навалился на него, и он съехал на бензобак, широко расставив ноги, его колени втиснулись под руль; но ступни не попали на его собственные подножки, и он не смог дотянуться ими до педали.
Обороты не удерживались ни на одной передаче. Слегка наклонившись вперед, наш разъяренный зверь двигался сам по себе. Мы летели в свободном скольжении, свет фар бежал впереди нас; мы катились по инерции с выключенным мотором — тихие брызги гравия разлетались в разные стороны, тихое шуршание покрышек несло нас вниз. Мы не производили ни звука.
Неужели даже пчелы не слышали нашего приближения?
Этот S-виток, потом следующий, едва различимый из-за мчащейся быстрее стрелы ночи по сторонам.
— Подвинься на заднее сиденье! — крикнул Зигги. — Я должен поймать сцепление.
Но спуск оказался слишком крутым; я всем весом навалился на него, на бензобак. И в тот момент, когда я попытался отодвинуться, на нас неумолимо надвинулась третья кривая S.
