— Боже мой! Лошадь! — заорал он.
— Господи, Графф! — воскликнул Зигги. — Что там происходит?
Молочник ухватил скорчившуюся лошадь за уши и притянул голову животного к себе на колени. Он раскачивал ее голову, пригибая к крупу, то туда, то сюда.
— О Матерь Божья! Лошадь! — причитал он. Затем шмякнул лошадиную голову о булыжник, потом потянул вверх за уши и снова кинул вниз, надавливая всем весом. Передние копыта лошади забились в струях дождя.
Крышки молочных бидонов съехали к передку повозки, походя на мокрые лица, выглядывающие из-за ее краев. Тетушка Тратт затопала ногами на крыльце у входной двери, пытаясь попасть каблуками в галоши. Она неуклюже прошлепала по подъездной дорожке к молочнику.
— Эй! — крикнула она. — Что с тобой случилось?
Молочник, оседлавший шею лошади и продолжавший держать ее за уши, прижал щеку к углублению под лошадиной челюстью, используя свою голову, чтобы пригнуть животное вниз. Действовал он теперь более изощренно: он не пытался поднять лошадь, а давал ей возможность подняться самой — ровно настолько, чтобы ухватить за уши. Тогда он получал рычаг; он мог навалиться на лошадь столь внезапно, что ее голова несколько раз подпрыгивала, прежде чем коснуться булыжников, она пускала пену поверх удил, тряслась и снова силилась приподняться.
— Черт тебя побери, Графф! — заорал Зигги. — Если ты не скажешь мне, что происходит… — И он, обернувшись стеганым шелковым покрывалом, прыгнул к оконному выступу.
Теперь лошадь ошалела еще больше; молочник выглядел до ужаса спокойным. Повозка с бидонами переехала лошадиный крестец, и оглобля выгнулась, словно натянутый на лошадином хребте гигантский лук. И как только лошадь прекращала биться, оглобля пружинила назад и разгибалась невообразимым позвонком.
Но молочника ничто не трогало, он мертвой хваткой держался за голову и уши животного, припав щекой к впадине под лошадиной челюстью.
— О господи! — выдохнул Зигги.
— Он сошел с ума! — воскликнул я. — Должно быть, при падении у него вышибло все мозги.
— А-а-а! — завопил Зигги.
И тут к месту действия осторожно приблизилась тетушка Тратт, не забывавшая приподнимать свой розовый подол, дабы не испачкать его.
Тогда Зигги, обернувшись покрывалом поверх плеч и зажав его под подбородком, рванул мимо меня. Голая нога выгнулась наподобие кошачьей спины в мокрой траве — он перепрыгнул через подставку для журналов и выскочил за дверь в коридор. Совершив лишенный грации пируэт по периметру лестничного колодца, он зацепился за перила дутым покрывалом, которое отбросило его назад, когда он начал спускаться вниз; он дал покрывалу упасть и, не возвращаясь за ним, двинулся дальше.
Словно в знак прощания, покрывало колыхнулось, подхваченное проникшим сквозь широко распахнувшуюся парадную дверь сквозняком.
Я бросился обратно к окну.
Тем временем во дворе появилось нечто новое: здоровенный мужик с розовыми коленями и голыми, лишенными волос икрами ниже рейтуз — шарф вокруг горла поверх ворота пижамы, на ногах сандалии на толстенной подошве. Он стоял на полпути между входной дверью и тем местом, где тетушка Тратт совершала круги вокруг упавшей лошади; он стоял, упершись руками в бока, его руки неожиданно обрубались на концах — это был человек, лишенный кистей, лишенный шеи и лодыжек.
— Фрау Тратт, — произнес он, — что это за ужасный шум? Я лег поздно. — Затем повернулся к замку, вытянув вперед руки, как если бы кто-то бросил ему от двери букет.
И тут в него всем своим весом, словно мешок с песком, врезался Зигги, и толстяк, не успев опустить руки, упал, а голые ноги Зигги прошлись по его груди.
Тетушка Тратт всплеснула руками.
— Этот дурак возница пьян в стельку, — устало произнесла она. Подняла глаза и увидела пухлого розового мужчину, растянувшегося на земле поверх шарфа, пальцы его сжимались и разжимались, голова слегка дергалась. — Дождь собирается лить целый день, — сказала она, и Зигги, пролетая мимо, слегка задел ее; она обернулась и всплеснула руками.
Голый зад Зигги ослепительно блеснул под дождем.
А здоровяк без сочленений, с закрытым мокрым шарфом ртом, продолжал лежать на спине в прежней позе.
— Господи! — заорал он. — Голый! Да он совсем голый! Совсем!
А оседлавший молочника Зигги схватил его обеими руками за горло. Затем он пригнул свою голову к голове молочника и нанес ему сильный удар по загривку.
Я выскочил в колющийся ковром коридор, пытаясь попасть ногами в брюки. Тетушка Тратт, покачиваясь, словно жирный голубь, прошествовала через вестибюль. Я видел, как ее голова покачивалась подо мной, то появляясь, то исчезая в проеме лестничного колодца.
Галлен подобрала покрывало, она перегнулась через перила, прижав шелк к щеке, и наблюдала через входную дверь за происходящим во дворе, где раздавались отчаянные вопли — испуганная лошадь билась о повозку, толстяк сидел с вываливающимся изо рта шарфом, тупо уставясь на входную дверь замка, как если бы ожидал, что целая орда голых мужчин выскочит и затопчет его на булыжнике двора, Зигги оседлал молочника, то загоняя, то выгоняя его из кустов форситии.
— Графф! — крикнула Галлен. — Тетушка звонит в полицию.
Я отнял у нее покрывало и, задев локтем, обнажил ее маленькую торчащую грудь.
— Восхитительный бутончик, — произнес я. — Боюсь, что мы сегодня уезжаем.
— Я не могла спать этой ночью, — прошептала она.
Но я схватил покрывало и бросился мимо нее во двор.
Сидящий криво на боку несчастный толстяк замахал руками, приподнял свою большую задницу и снова сел.
— Он здесь! — заорал он. — Принесите сети и веревки. — Толстяк подавился своим шарфом. — Выпустите собак! — Он задохнулся, продолжая описывать круги руками.
А тем временем в кустах форситии, где похожие на бубенчики цветки падали вместе с дождем, странная фигура то стремительно появлялась, то исчезала, обходя мотоцикл, выскакивая то тут, то там с четырьмя руками и двумя головами; наводящий ужас вой выдавал место, где я ждал ее очередного появления.
Мелкие иглы дождя холодили мне спину, я держал стеганое покрывало наподобие плаща тореадора, стараясь, чтобы оно не путалось у меня под ногами.
— Зигги! — позвал я.
Из-за раскидистых кустов появился мужик в блестящем дождевике, с пустыми глазами и просвечивающими ушами, который стряхивал дождевые капли с цветков и давил опавшие лепестки чавкающими калошами; на его спине сидел голый человек, мертвой хваткой вцепившийся ему в загривок зубами.
— О-о-о! — вопил обезумевший возница.
Когда после очередного вопля я пробрался между двумя кустами, двухголовая фигура появилась снова — выпрямившись в полный рост и двигаясь наугад.
Затем они оказались через куст от меня, я глянул поверх приземистого кустарника; я бы мог дотронуться до них, если бы колючий куст не оцарапал меня, когда я попытался протянуть руку.
