Он пытался писать их в дружеском тоне, как бы давая добрый совет. Не пейте на крыше, особенно ночью. Столько было несчастных случаев! Пить лучше, стоя двумя ногами на земле, — так излагал он свои правила.
И каждый год к осени листок с правилами испоганивали до неузнаваемости — на нем рисовали каракули, делали заметки для памяти, зачастую неграмотные. Однажды поверх правил кто-то написал: «Какуруза, пшанечная мука».
Прилагали к нему руку и любители соленых шуточек, добавляя собственные запреты, подчас неприличные, вроде следующих: «На крыше не трахаться. Для этого холодильная камера».
Уолли уверял, что все это проделки Роза, никто из сезонников не умел писать. Но Гомер не мог в это поверить.
Каждое лето Роз в письме Уолли спрашивал, сколько нужно сборщиков яблок. Получив ответ, сообщал, сколько нанял работников и день приезда. Договор не заключался, слово Роза было надежно.
Несколько лет подряд он приезжал с женщиной, большой, мягкой и тихой, с ней была девочка, сидевшая у нее на коленях. Когда девочка подросла и появилась опасность, что она может попасть в беду, Роз перестал брать их с собой.
Каждый год вместе с Розом приезжал только повар Котелок.
— Как ваша девочка? — спрашивал Гомер Роза, когда женщина с дочкой перестали приезжать.
— Растет. Как и твой сын.
— А как ваша жена?
— Смотрит за девочкой.
Только однажды за все пятнадцать лет Гомер рискнул поговорить с Розом о правилах дома сидра.
— Надеюсь, я никого ими не обижаю? — сказал он. — Если кому что не нравится, скажите мне. Это ведь я их пишу, с меня и спрос.
— Ни у кого никаких обид, — улыбнулся мистер Роз.
— Всего-то несколько коротеньких правил.
— Да, — кивнул мистер Роз. — Конечно.
— Меня что беспокоит — они не соблюдаются.
Мистер Роз с годами не менялся, то же лицо с лукавинкой, та же стройная, гибкая фигура.
— У нас ведь есть свои правила, — мягко взглянув на Гомера, проговорил он.
— Свои правила, — как эхо повторил Гомер.
— На все случаи жизни. Например, как надо вести себя с вами.
— Со мной?
— С белыми. У нас и на это есть правила.
— Точно, — протянул Гомер, хотя на этот раз не очень-то понял мистера Роза.
— Есть еще правила как драться.
— Драться, — опять подхватил Гомер. — Между собой. Одно из них говорит: сильно порезать противника — нельзя. Поиграть ножичком можно, но аккуратно. Никаких больниц, никакой полиции.
— Ясно.
— Ничего, Гомер, тебе не ясно. В этом все дело. Мы умеем так поработать ножом, что никто ничего не заметит.
— Точно.
— У тебя какой-нибудь другой ответ есть?
— Только, пожалуйста, не на крыше, — забеспокоился Гомер.
— На крыше ничего плохого случиться не может, — сказал Роз. — Все плохое случается на земле.
Гомер хотел было сказать свое любимое «точно», но вдруг почувствовал, что ничего не может произнести. Мистер Роз молниеносным движением схватил его язык большим пальцем и плоским указательным. Во рту у Гомера появился легкий привкус пыли. Он и не подозревал, что можно так просто схватить человека за язык.
— Попался, — улыбнулся опять мистер Роз и выпустил язык.
— Реакция у вас быстрая, — выдавил из себя Гомер.
— Точно, — внутренне подобравшись, проговорил мистер Роз. — Быстрее не бывает.
Уолли жаловался Гомеру, как быстро приходит в негодность крыша. Каждые два-три года приходится крыть заново, менять желоба, металлические кронштейны.
— Ну хорошо, — говорил Уолли. — Пусть у них есть свои правила. Но наши-то тоже надо соблюдать.
— Не знаю, — пожал плечами Гомер. — Напиши ему это. Но никто не хотел ссориться с мистером Розом, он был назаменимый работник. Сезонники слушались его беспрекословно, и яблочный сезон заканчивался каждый год ко всеобщему удовольствию.
Кенди, которая ведала приходами и расходами, утверждала, что затраты на починку крыши с лихвой окупаются редкими деловыми качествами мистера Роза.
— Что-то в нем есть от гангстера, не в обиду ему будь сказано, — заметил Уолли. — Честно говоря, я не хочу знать, как ему удается держать в узде свою команду.
— Но он таки их держит в узде, — сказал Гомер.
— Он хорошо работает, а это главное. Пусть живет по своим правилам, — подытожила Кенди.
Гомер отвернулся; для Кенди личная договоренность — все, других правил для нее нет.
Пятнадцать лет назад они договорились, по каким правилам будут жить, вернее, Кенди продиктовала их. (Уолли тогда еще не вернулся.) Они стояли в доме сидра (с Анджелом была Олив), приходя в себя после любовных ласк, но что-то у них в тот вечер не задалось. Что-то было неладно. Как будет и все последующие пятнадцать лет.
— Давай договоримся об одном важном деле, — сказала Кенди.
— Давай, — согласился Гомер.
— Анджел принадлежит нам обоим, тебе и мне. Что бы дальше ни произошло.
— Конечно.
— Ты всегда будешь его отцом и будешь уделять ему столько времени, сколько хочешь. Как отец. И я буду отдавать ему все время. Как мать. И так будет всегда.
— Всегда, — согласился Гомер. Хотя и была в этом уговоре фальшь.
— Всегда, — подчеркнула Кенди. — Что бы потом ни случилось, с кем бы я ни была — с тобой или с Уолли.
После небольшого раздумья Гомер сказал:
— Так, значит, ты склоняешься к тому, чтобы быть с Уолли?
— Никуда я не склоняюсь. Я стою здесь с тобой, и мы обговариваем, как жить дальше. По каким правилам.
— Я пока не вижу никаких правил, — сказал Гомер.
— Анджел принадлежит тебе и мне, — твердо сказала Кенди. — Мы оба должны быть рядом. Мы — его семья. Никто не имеет права ухода.
— Даже если ты будешь с Уолли?
— Ты помнишь, что ты мне тогда сказал? Когда ты хотел, чтобы я родила Анджела?
Гомер чувствовал, что ступает на слишком тонкий лед.
— Напомни мне, — осторожно сказал он.
— Ты сказал, что он и твой ребенок. Что он наш. Что я не имею права одна решать, быть ли ему. Помнишь?
— Ну, помню, — ответил Гомер.
— Раз он был наш тогда, он и сейчас наш, что бы ни случилось, — повторила Кенди.
— И будем жить все вместе, в одном доме? — спросил Гомер. — Даже если ты вернешься к Уолли?
— Будем жить одной семьей, — кивнула головой Кенди.
— Одной семьей, — эхом откликнулся Гомер. Эти слова прочно запали ему в душу. Сирота всегда остается ребенком, сироты боятся перемен, им претят переезды; сироты любят однообразие.
