Разглядывая силуэты на дверце холодильника, Гомер думал: «Я бы мог все это знать: самолеты, яблони, а сейчас я умею только одно — принимать роды, правда, почти идеально. И делать еще одну, более простую операцию, нарушающую божеские и человеческие законы. Доктор Кедр ведет игру в нарушение правил».
И Гомер стал размышлять о правилах. Матрос с порезанной рукой участвовал в драке, которая не подчинялась никаким правилам. А вот драка с мистером Розом всегда диктуется его правилами. Драться с ним на ножах — все равно что подставлять себя птичке с острым клювом, способной заклевать до смерти. Мистер Роз — виртуоз, незаметным движением может отмахнуть кончик носа, ухо, сосок. Вот почему именно он диктует правила дома сидра. А какие правила регламентируют жизнь Сент-Облака? Какими правилами руководствуется д-р Кедр? Какие нарушает, какие сочиняет сам, откуда черпает уверенность в их непреложности? Кенди, очевидно, живет по правилам, но по каким? Знает ли их Уолли? А Мелони? Есть ли в ее жизни путеводная нить? Эти вопросы не давали Гомеру покоя.
— Послушай, — сказала Лорна, — ведь идет война. Ты заметила?
— Ну и что? — пожала плечами Мелони.
— А то, что он наверняка в армии. Или уже призвали, или скоро призовут.
Мелони покачала головой:
— Нет, он не в армии. Понимаешь, он не военный человек.
— Господи, можно подумать, что воюют только военные.
— Если он и пойдет на войну, он все равно вернется, — сказала Мелони.
В том декабре лед непрочно сковал реку. В прилив морская вода заходила в устье, и вода в Кеннебеке отдавала солью. Сейчас посредине дымилась темная, бурлящая полынья, куда даже Мелони не могла добросить бутылку — такая широкая река в Бате. Допив пиво, Мелони бросила бутылку; подпрыгивая со стуком по скрипящему льду, она покатилась к полынье, как в замедленном кино. Потревожила чайку, та проснулась и поскакала, как старуха, которая прыгает через лужи, подхватив юбку.
— Одно могу сказать, — тихо говорила Лорна, — с этой войны вернутся не все.
Из Техаса домой неблизкий путь; Уолли к тому же не везло — везде задержки, везде надо ждать. И погода такая скверная; наземные службы долго не разрешали посадку. Когда Кенди с Гомером встретили его в бостонском аэропорту, первое, что он сказал, — отпуск у него всего двое суток. Но даже это не портило его настроения, особенно он гордился производством в офицеры. Потом Кенди скажет, это был все тот же неунывающий Уолли.
— Лейтенант второго класса Уортингтон прибыл, — шутливо доложил он Олив.
И все, даже Рей, прослезились.
Из-за талонов на бензин нельзя было ездить как раньше, куда хочешь. Гомер гадал, когда Уолли останется с Кенди наедине и как он это устроит. Он, конечно, хочет этого. А вот как Кенди, хочет ли она?
В канун Рождества все вместе собрались в «Океанских далях». В Рождество не уединишься, Олив весь день дома, и Рей свободен — торпеды и омары заполнят его время после праздников. А на третий день Уолли уезжать, Кенди с Гомером повезут его в бостонский аэропорт.
Конечно, Уолли и Кенди только и делали, что обнимались и целовались у всех на глазах. В рождественскую ночь в спальне Уолли Гомер вдруг вспомнил: он уже второе Рождество празднует вдали от Сент-Облака и ничего не послал д-ру Кедру, даже рождественской открытки, так его разволновал и обрадовал приезд друга.
— Для завершения курса поеду учиться еще в одну школу, — говорил, раздеваясь, Уолли. — А уже оттуда в Индию.
— В Индию, — повторил Гомер, очнувшись от своих мыслей.
— Для полетов над Бирмой. Бирма — это между Индией и Китаем. Там у японцев базы.
Гомер не зря изучал карту мира в кейп-кеннетской школе. Он представлял себе, что такое Бирма — сплошные джунгли и горы. Если самолет собьют, хуже места для приземления не придумаешь.
— А как у вас с Кенди? — спросил Гомер.
— Потрясающе! — сказал Уолли и прибавил: — У нас еще есть несколько часов завтра.
Рей спозаранку уехал в мастерские. И почти в то же время Уолли сел в кадиллак и покатил в Сердечную Бухту.
— Всего двое суток! Какая же это побывка в кругу семьи, — чуть не плакала Олив. — Целый год не был дома. У кого язык повернется назвать это отпуском. Хоть в армии, хоть где!
Гомер, единственный собеседник Олив, в то утро был плохим утешителем.
Уолли и Кенди заехали за Гомером в полдень. Конечно, у них это было, думал Гомер. Но как знать наверняка, не спросив?
— Хотите, я поведу машину? — предложил он. Кенди сидела на переднем сиденье между ним и Уолли.
— Зачем? — удивился Уолли.
— Может, вы хотите подержаться за руки, — сказал Гомер. Кенди вскинула на него глаза.
— Мы уже подержались, — рассмеялся Уолли. — Но все равно, спасибо за предложение.
Лицо Кенди не светится счастьем, заметил Гомер.
— Ты хочешь сказать, у вас уже все было? — спросил он. Кенди, не повернув головы, смотрела вперед. Уолли перестал смеяться.
— Что все, старик?
— Секс, — объяснил Гомер.
— Боже мой, Гомер!
— Да, у нас был секс, — сказала Кенди, не повернув головы.
— Надеюсь, вы были осторожны. Приняли меры?
— Да, мы были осторожны. — На этот раз Кенди смотрела Гомеру в глаза, стараясь говорить самым нейтральным голосом.
— Я рад, что вы были осторожны, — сказал Гомер, глядя на Кенди. — Это необходимо, когда спишь с мужчиной, который будет летать над Бирмой.
— Над Бирмой? — Кенди повернулась к Уолли: — Ты мне не сказал, куда тебя пошлют. Так значит, в Бирму?
— Какая муха тебя укусила, Гомер? — рассердился Уолли. — Я еще точно не знаю, где буду летать.
— Я вас обоих люблю, — сказал Гомер. — А раз люблю, значит, имею право спрашивать обо всем. Знать все, что хочу.
Разговор на этом застопорился, как говорят в Мэне. Всю остальную дорогу в Бостон ехали молча. Только однажды Уолли попытался все-таки пошутить.
— Не узнаю тебя, Гомер, — сказал он. — Ты стал философом.
Прощание получилось скомканное.
— Я вас обоих тоже люблю. И вы это знаете, — вот и все, что сказал Уолли, спеша на посадку.
— Да, я знаю, — ответил Гомер, глядя вслед другу.
— Я бы не назвала тебя философом, — по дороге домой сказала Кенди. — По-моему, ты просто чудак. Ты, Гомер, становишься чудаком. И ты не имеешь права знать обо мне все, любовь этого права не дает.
— Но тебе надо самой для себя уяснить, любишь ты Уолли или нет.
— Я давно люблю Уолли. Всегда любила и буду любить.
— Прекрасно. На том и порешим.
— Да, но теперь я совсем не знаю его. А тебя знаю и тоже люблю.
