— Береги себя, Мэри Агнес, — прошептал кто-то.
«О Господи! Конечно, береги», — подумала миссис Гроган. У нее самой из глаз хлынули слезы. «Да, Мэри Агнес, да, береги себя!»
Д-р Кедр уверял миссис Гроган, что новая семья Мэри Агнес — как раз то, что нужно такой большой девочке. Эта молодая пара покупала, продавала и реставрировала древности. Работа отнимала у них все время, и маленького ребенка они не могли взять. Но по вечерам и воскресным дням готовы воспитывать подростка. Молодая женщина была очень привязана к младшей сестренке, ей сейчас так недостает ее милой болтовни, сказала она д-ру Кедру. (Сестренка вышла замуж за иностранца и уехала за границу.)
И живут они в Бате, а к Бату Уилбур Кедр питал особые чувства; он был давно в переписке с патологоанатомом батской больницы; старушка Клара — его подарок.
Так что д-р Кедр был вполне доволен, что Мэри Агнес едет в Бат.
Мэри Агнес не захотела менять имя; и вновь обретенные родители позволили ей сохранить не только имя, но и фамилию — ведь Корк-Каллахан в самом деле красиво звучит. На вкус миссис Гроган, пожалуй, немного современно, но ей было приятно, что придуманные ею имя и фамилия не канут в небытие, как многие другие.
— Относись к нам как к друзьям, — сказали ей Тед и Петти по дороге домой.
И сделали первый дружеский жест — повели Мэри Агнес в кино. (Мэри Агнес, конечно, никогда в кино не бывала.) Люди они были крепкие и здоровые, кинотеатр, по их мнению, находился рядом, и они отправились туда пешком; идти пришлось долго, зато они преподнесли Мэри Агнес наглядный урок, чем фокстрот отличается от вальса. Декабрьские тротуары были скользкие и блестящие от луж, но Тед и Петти как бы готовили Мэри Агнес к чуду чечетки, которое ей предстояло увидеть. Фред Астер был фантастический чечеточник.
С реки дул мокрый холодный ветер, и у Мэри Агнес привычно заныла ключица. Когда же пришлось выделывать на льду пируэты, боль резко усилилась, стала пульсировать, и плечо онемело, она поскользнулась и чуть не упала, но успела ухватиться за крыло грязного зеленого фургона, стоявшего у самого тротуара. Подлежала Петти, отряхнула ей пальто. У кинотеатра в густеющих сумерках стояла в кассу длинная очередь. На заледеневшей дверце фургона Мэри Агнес увидела красное яблоко с монограммой «У.У.» и надписью «Океанские дали». Она сразу узнала и эту эмблему и надпись. Она видела их на том кадиллаке; тогда вокруг него стояли с протянутыми руками сироты, а поодаль — высокая красивая девушка. И молодой человек раздавал всем сласти. Значит, они здесь! Та самая пара из волшебной сказки! Ведь это они увезли Гомера. Может, и Гомер с ними! И Мэри Агнес стала вертеть по сторонам головой.
А Гомеру и Кенди так и не удалось отыскать ресторанчик, рекомендованный Реем. Они зашли в две-три итальянские пиццерии, в каждой подавали пиццу, сандвичи с дарами моря и пиво, но все были битком набиты рабочими с верфи, яблоку негде упасть. Они съели пиццу в машине и загодя подъехали к кинотеатру.
Стоя перед кассой, Гомер открыл бумажник и вдруг подумал, а ведь ему никогда в жизни не приходилось еще вот так, стоя на ветру, расплачиваться за билеты в кино. Повернулся спиной к ветру, но и это не помогло, долларовые бумажки рвались у него из рук; Кенди поднесла ладони к бумажнику — так загораживают от ветра пламя свечи — и благодаря этому сумела схватить драгоценный завиток с ее лобка, вырванный ветром из бумажника и прильнувший к обшлагу ее пальто. Они оба бросились ловить его, Гомер даже уронил бумажник, но Кенди опередила и теперь крепко сжимала завиток в кулаке, на который тут же легла рука Гомера.
Они отошли от билетной кассы — в кинотеатр уже тоненьким ручейком вливались зрители. Завиток был в кулаке Кенди, кулак в руке Гомера. Он не хотел, чтобы она разглядела содержимое своего кулака. Но Кенди знала, что она держит. Свидетельством тому — лицо Гомера, как, впрочем, и сам завиток.
— Хочешь, пойдем погуляем? — прошептала она.
— Да, — кивнул Гомер, не выпуская ее руки. Они отошли от кассы и спустились к реке. Кенди посмотрела на воду и прижалась к Гомеру.
— Ты, наверное, коллекционер, — сказала она тихо, но так, чтобы шум реки не заглушил голоса. — Собираешь завитки с женских лобков. У тебя для этого была возможность.
— Нет, — сказал Гомер.
— Но ведь это правда волосы с лобка? — сказала она, стараясь вырвать кулак из руки Гомера. — Мои волосы, да?
— Точно, — ответил Гомер.
— Зачем они тебе? Только говори правду.
Гомер никогда никому еще не говорил «Я тебя люблю» и понятия не имел, как трудно произнести эти слова. И, конечно, он объяснил себе незнакомую боль, сжавшую сердце (мускульный мешок в груди), недавним известием, вычитанным в письме д-ра Кедра. То, что он чувствовал, было любовью, а он подумал, сердечный приступ. Он отпустил кулак Кенди, прижал обе руки к груди. Ему уже чудилось холодное прикосновение прозекторских щипцов, он знал, как вскрывают трупы. Никогда в жизни ему еще не было так трудно дышать.
Кенди взглянула на него, увидела его лицо, кулак сам собой разжался, она схватила Гомера за руки. И конечно, светлый завиток вырвался на свободу, порыв ветра подхватил его, закружил над рекой и унес во тьму.
— Тебе плохо? Это сердце, да? — спросила Кенди. — О Господи, не говори ничего и ни о чем не думай!
— Сердце? — сказал Гомер. — Ты знаешь про мое сердце.
— И ты уже знаешь? Пожалуйста, не волнуйся, — умоляла она.
— Я тебя люблю, — слабо прошептал Гомер, точно это были его последние в жизни слова.
— Знаю. Но не думай об этом. Ради бога, не волнуйся. Я тоже тебя люблю.
— Любишь?
— Да, и Уолли тоже, — поспешила прибавить Кенди. — Я люблю тебя и Уолли. Но пожалуйста, не волнуйся. И ни о чем не думай.
— Откуда ты знаешь о моем сердце? — спросил Гомер.
— Мы все знаем. И Олив и Уолли.
То, что было не очень внятно изложено в письме д-ра Кедра, в устах Кенди прозвучало с непреложностью факта; и сердце у него затрепыхалось еще сильнее.
— Не думай о своем сердце, Гомер! — сказала Кенди, крепко обнимая его. — Не волнуйся ни из-за меня, ни из-за Уолли и вообще ни из-за чего.
— О чем же мне думать?
— О чем-нибудь хорошем. — Она посмотрела ему в глаза и Неожиданно сказала: — Не могу поверить, что ты все это время носил в бумажнике мои волосы. — Но, увидев, что Гомер нахмурился, прибавила. — В общем, ладно, я, кажется, понимаю. И из-за этого не волнуйся. Хотя это странно, но в этом есть что-то романтическое.
— Романтическое, — повторил Гомер, обнимая девушку своей мечты, всего-навсего обнимая. Более интимные прикосновения запрещены всеми мыслимыми и немыслимыми правилами. И он попытался списать боль в сердце за счет того, что д-р Кедр назвал бы нормальной жизненной ситуацией. Это и есть жизнь, внушал себе Гомер, прижимая к себе Кенди. И постепенно их слившиеся фигуры стали сливаться с ночной тьмой и плывущим с реки туманом.
