А может, Кетчум наполовину индеец и наполовину еврей? Этот вопрос возникал в голове Нормы Шесть всякий раз, когда Кетчум грозился уехать в Израиль.
— Я бы принес куда больше пользы, убивая вместо медведей и оленей этих придурков из ХАМАСа
[225]
и «Хезболлы»!
[226]
— не раз говорил он.
После одиннадцати часов утра по телевидению выступил мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани
[227]
. Он призвал ньюйоркцев без надобности не покидать своих квартир, а также распорядился провести эвакуацию из зданий, расположенных к югу от Канал-стрит
[228]
. Выступление нью-йоркского мэра не особо трогало Норму Шесть, которую начало злить долгое отсутствие Кетчума и его гостей. Ну сколько можно разбрасывать над Извилистой пепел Стряпуна? Впрочем, зная Кетчума, Пам догадывалась: одним этим дело не кончится. Кетчум, конечно же, потащит Дэнни показывать варварскую участь Парижа, который он упорно называл Западным Даммером. Либо по пути к Извилистой, либо на обратном пути Кетчум непременно затащит их на Лосиный пруд и начнет с восторгом рассказывать, как туда по ночам приходят лоси и трясут своими тощими задами. Это у них называется танцами.
Пам вдруг стало щемяще грустно. Кетчум столько раз звал ее съездить туда и полюбоваться ночными танцами лосей. (Правда, по ее мнению, лоси просто шатались взад и вперед.) С такой же щемящей грустью Норма Шесть подумала: а как часто она отказывалась ехать на его «привалы» — на травянистый холм, где когда-то была столовая. Для Кетчума теперь это была священная земля, и ничто не приносило ему такой радости, как ночь, проведенная на том месте. Он ставил палатку и брал спальный мешок. Пам однажды согласилась и не могла заснуть из-за его храпа. И потом, с ее бедром спать на жесткой холодной земле? Кетчум не ездил туда летом. Любимым временем его «привалов» была поздняя осень, когда заметно холодало и в особенности когда выпадал снег. А у Пам от холода сразу начинало болеть бедро, и боль отдавалась во всем теле.
— Между прочим, ты сама тянешь с операцией, — регулярно говорил ей Кетчум.
Она и сама не понимала, почему тянет. И как тогда ей возобновить прежние отношения с Кетчумом, если она все время отказывается ездить на эти «привалы»?
Но и Кетчум не шел ей навстречу. Норма Шесть предлагала ему съездить в Берлин, посмотреть какой-нибудь фильм. Услышав об этом, Кетчум закатывал глаза. Пам знала, какого он мнения о фильмах и о Берлине.
— Да я лучше посижу дома и посмотрю, как Герой пукает, — вот что он ей говорил.
Пам вдруг поняла: ей хочется, чтобы Кетчум на ней женился. Но как это сделать?
Время близилось к полудню. Троица до сих пор не возвращалась. Пам жутко злилась и на них, и на весь остальной мир. И тут вдруг по ящику передали сообщение Службы иммиграции и натурализации, что на границах Соединенных Штатов с Канадой и Мексикой введены повышенные меры безопасности, однако решение о закрытии границ с обеими странами пока не принято.
— Да ведь эти фанатики — не канадцы! — заорала Норма Шесть, обращаясь к собакам. — И террористы — не мексиканцы! — едва ли не по-собачьи взвыла она.
Норма Шесть и так сдерживалась все утро. Но ее терпение было на исходе. Герой через дверку тоже отправился в собачий загон, считая, что уж лучше выяснять отношения с немецкой овчаркой, чем находиться рядом с Пам.
Неудивительно, что, когда троица вернулась, Кетчум увидел свое «замечательное животное», своего страдальца Героя в одном загоне с собаками Нормы Шесть (включая и ее непредсказуемую немецкую овчарку). Вывод напрашивался сам собой: Пам просто забыла о Герое, если не сказать, наплевательски отнеслась к его, Кетчума, просьбе.
— Ведь все утро проторчала у своего дерьмового ящика. Приклеится к любой дряни — не оторвать. А пес — хоть сдохни, — выдал критическую тираду Кетчум.
Дэнни вздохнул, выразительно глядя на Кармеллу.
— Кетчум, ну почему тебе обязательно нужно скандалить? — спросил он. — Будь ты поласковее с Нормой Шесть. Я думаю, что тебе стоило бы на ней жениться или хотя бы попытаться снова жить вместе.
— Христозапор! — рявкнул Кетчум, в сердцах хлопнув дверцей пикапа.
Собаки Пам тут же залаяли. Стоический пес Герой оставался молчаливым.
Из кухонного отсека трейлера вышла Норма Шесть.
— Страна подверглась нападению! — закричала Пам. — Все самолеты на земле. Только Буш болтается на своем «борту номер один». Видно, ищет, куда бы спрятаться. Трус! Все израильтяне отправились домой, защищать свою страну! Это начало конца света! — во всю глотку орала Норма Шесть. — А ты, капризная задница, только и можешь, что злить моих собак!
— И мне — жениться на ней? — спросил Кетчум, поворачиваясь к Дэнни. — С какой это стати мне менять покой на жизнь с нею? Тебе бы понравилось, если бы женщина постоянно встречала тебя вот в таком состоянии?
— Это же правда! — стонала Норма Шесть. — Кетчум, иди, взгляни сам! Они всё показывают по телевизору!
— Ах, по телевизору! — повторил Кетчум, подмигивая Кармелле, что явно подвинуло Норму Шесть на последнюю грань терпения. — Раз это показывают в ящике, значит — самая правдивая правда.
И Кетчум, и Норма Шесть совсем забыли, где они находятся. Трейлерный парк «Опилочная аллея» хоть и назывался так, но был вполне ухоженным и добропорядочным местом. Их перепалку слушали матери, сидящие дома с маленькими детьми, слушали пожилые люди, вышедшие на пенсию, а также парочка оболтусов, решивших сегодня прогулять школу, о чем их работающие родители даже не догадывались.
Кетчум тоже не догадывался о том, сколько ушей слушали его «обмен любезностями» с Пам. Дэнни и Кармелла не были готовы к разнообразию мнений среди обитателей трейлер-парка. Эти люди все утро не отходили от телевизоров. Тонкие стенки трейлеров позволяли им переговариваться, комментируя события. Естественно, каждый имел свое мнение; не всем, но некоторым казалось, что они являются свидетелями разворачивающегося Армагеддона. И вдруг является этот известный горлопан Кетчум (а бывшего сплавщика в Эрроле знали практически все) и смеет сравнивать документальные репортажи с какими-то дурацкими сериалами. Да где он болтался все это время, если ничего не знает?
