Как-то он высказал догадку, что инуксук мог построить ее дед. Индейцы следили за каменным сооружением и, если оно падало, восстанавливали. Догадка Дэнни развеселила Шарлотту.
— Эти камни не падают, — сказала она. — И дед не строил инуксук. Его построили индейцы. Насколько помню, наш инуксук ни разу не падал.
— А в чем вообще значение инукситов? — спросил тогда Дэнни.
— Племенные корни, уважение, стойкость.
Ответ был слишком расплывчатым и не удовлетворил Дэнни Эйнджела. Писателя удивило, что Шарлотту такое объяснение вполне устраивало.
Может, спросить у индейцев? Дэнни поделился этой мыслью с Кетчумом, когда они ездили охотиться на оленей.
— Думаешь, они знают? Каждый индеец тебе наплетет свое.
(Кетчум считал, что некоторые инукситы были бессмысленным нагромождением камней.)
Дэнни заглянул под кровать, где лежал дробовик. Кетчум велел не застегивать чехол.
— Пока расстегиваешь молнию, любой влезший сюда идиот тебя услышит.
Конечно, он имел в виду не любого, а вполне конкретного идиота — бывшего шерифа округа Коос, который в свои восемьдесят три года никак не мог отказаться от мести.
— А предохранитель? — спросил Дэнни. — Неужели мне и на предохранитель не ставить?
Кнопка предохранителя находилась чуть впереди спускового крючка и при нажатии издавала легкий щелчок. Против этой меры безопасности Кетчум не возражал.
— Предохранитель оставь. Если Ковбой услышит щелчок предохранителя, значит, он почти добрался до вас.
Дэнни опять посмотрел на фотографию Шарлотты с инуксуком за ее спиной, потом снова нагнулся и заглянул под кровать, где тихо, словно притаившаяся змея, лежал «винчестер-рейнджер». Возможно, и каменный «человек», и дробовик двадцатого калибра оба олицетворяли защиту, но винтовка давала защиту более ощутимую. Дэнни согласился с доводами Кетчума: оружие в доме не помешает. Он вспомнил, что каждое Рождество обязательно несло в себе мрачную ноту. В этот раз «камертоном» послужил Кетчум с его подарком; в прежние годы мрак нагоняли либо Дэнни, либо повар. Впрочем, Доминик и вчера «отличился», сказав сыну и Кетчуму:
— Будь жив Джо, ему бы сейчас было тридцать пять. Имел бы как минимум двоих детишек.
Дэнни вспомнил, что и его потянуло подбросить дров в этот грустный костер:
— Джо был бы сейчас старше Шарлотты. Когда мы с ней встретились, ей было только двадцать семь.
— И представляешь, Дэниел, Джо был бы сейчас всего на десять лет младше, чем ты тогда… ну, когда он погиб.
— Эй! Хватит заниматься дурацкими подсчетами! — одернул их Кетчум. — Вы еще Индианку Джейн вспомните! Кстати, ей было бы сейчас аж восемьдесят восемь, и она бы точно не захотела слушать ваши бредни. Она вообще не любила бессмысленной болтовни.
Дробовик, подаренный на следующий день Кетчумом, тоже не прибавил смысла их разговорам. Повар принялся за вчерашнее и стал жаловаться на «жуткую особенность» посвящений, которыми писатель предварял свои романы.
Здесь он был прав. В посвящении к «Ребенку на дороге» стояло: «Моему сыну Джо — посмертно». Это было вторым его посвящением сыну и третьим посвящением тем, кто покинул мир живых.
— Пап, если люди продолжают умирать, я бессилен это остановить, — сказал Дэнни.
А Кетчум без устали демонстрировал повару и его сыну преимущества дробовика, в частности — как легко его заряжать и выбрасывать стреляные гильзы. Патроны летали по всей комнате. Один патрон (настоящий, не гильза) упал в ворох упаковочной бумаги от рождественских подарков. Кетчум не стал его искать. Старый сплавщик все заряжал и заряжал дробовик, словно дом на Клуни-драйв находился в осаде вражеской орды.
— Если мы проживем еще какое-то время, то превратимся в карикатуры на самих себя, — вслух произнес Дэнни.
Иногда он диктовал себе записываемые мысли. Но сейчас он ничего не собирался записывать. Писатель по-прежнему ворочался в постели, поглядывая то на фото Шарлотты и загадочного инуксука, то на вполне реальный и опасный подарок, лежащий у него под кроватью.
В Канаде был День рождественских подарков
[214]
. Кто-нибудь из знакомых писателей всегда устраивал у себя торжество. В этот день Дэнни водил Кетчума либо в «Эдди Бауэр»
[215]
, либо в «Рутc»
[216]
и покупал ему что-нибудь из одежды, в которой старый сплавщик и отправлялся на праздник. Доминик, где бы он ни оказывался, всегда брался помогать на кухне, и чужая кухня становилась его домом. Дэнни лавировал от одной группки друзей к другой, стараясь не реагировать слишком эмоционально на политические выплески Кетчума. Впрочем, здесь была другая страна, и антиамериканские тирады старого сплавщика воспринимались на «ура».
— Один парнишка с Си-би-си хотел пригласить меня на радиошоу, — похвастался Кетчум, когда они ехали с праздника домой.
— Боже милостивый, — вздохнул сидевший за рулем повар.
— Хоть ты и трезвый, Стряпун, не думай, что ты хорошо водишь машину. Потому не мешай нам с Дэнни разговаривать, а сам следи за уличной сумятицей.
Ковбой мог бы той же ночью убить их всех, но Карл был труслив. Он решил не рисковать, пока Кетчум здесь. Бывший помощник шерифа не знал, что дробовик лежит не в гостевой комнате под кроватью, а в спальне Дэнни. Не догадывался Карл и о том, сколько Кетчум выпил. В эту ночь Ковбой мог бы вломиться в дом, и ни Кетчум, ни Дэнни не оторвали бы головы от подушки. Вместо обычных одного-двух бокалов красного вина писатель выпил четыре или пять. Правда, Дэнни проснулся среди ночи, подумав, что должен проверить, цел ли дробовик под кроватью. Он нагнулся, но не удержал равновесия и громко шмякнулся с кровати на пол. Однако ни повар, ни старый сплавщик не прибежали на шум.
После Рождества Кетчум никогда не задерживался в Торонто. Впоследствии он жалел, что не привез с собой Героя и (по какой-нибудь причине) не оставил пса в доме на Клуни-драйв. Будь там «замечательное животное», Карл ни за что не сумел бы влезть в дом и спрятаться в писательской комнате. Однако Герой находился у Пам Нормы Шесть и терроризировал ее собак (это выяснилось позже), а Кетчум рано утром уехал в Нью-Гэмпшир.
Дэнни проснулся раньше отца и обнаружил на кухонном столе записку Кетчума. К удивлению писателя, записка была аккуратно отпечатана на машинке. Значит, Кетчум поднялся на третий этаж, а Дэнни даже не услышал скрипа половиц у себя над головой и скрипа лестничных ступенек. Ни он, ни повар не проснулись от стука машинки. Кетчум вполне мог бы отругать их за потерю бдительности. Между тем в записке старого сплавщика об этом не было ни слова.
