Никто не знал, что скрывается за черной повязкой: пустая глазница или зрячий левый глаз, никто не знал истинную причину смены имени. Педро был опрятнее большинства бродяг. Родители навсегда закрыли перед ним двери своего дома, но, вероятно, у него были родственники посердобольнее, и время от времени они позволяли Педро-Рамзи принять у них ванну и постирать свое белье. То, что этот человек психически болен, сомнений не вызывало. Тем не менее он получил прекрасное образование, а речь его отличалась правильностью и гладкостью. (Что же касается мемуаров, они или вечно находились «в работе», или он вообще не написал ни слова.)
— Доброго вам вечера, Доминик, — церемонно произнес одноглазый Педро.
— Как поживаете, Педро? Думаю, в такой холодный вечер вам не помешает порция горячей пищи.
— Знаете, Доминик, и мне в голову пришла аналогичная мысль, — сказал Педро. — Ваша вытяжка способна обмануть обоняние, но, по-моему, я уловил запах кушанья, которого нет в меню. Если только мой нос меня не обманывает, Сильвестро превзошел себя и приготовил просто обворожительную тушеную фасоль.
Кажется, не было случая, чтобы нос Педро обманывал своего хозяина. Повар положил бездомному интеллектуалу щедрую порцию тушеной фасоли, предупредив, что кушанье очень горячее и можно обжечь губы. В знак благодарности Педро взялся оберегать дверь от самопроизвольного открытия, прижав ее ногой и оставив щель.
— Для меня большая честь — вдыхать ароматы «Патриса» в их чистом виде. Вытяжка их огрубляет.
— Огрубляет, — тихо повторил за ним Доминик. — А вы знаете, мы меняем свое название. После Рождества.
— «После Рождества»? Любопытное название для ресторана, — удивился Педро. Он почесал затылок. — Вы же знаете, что не все празднуют Рождество. Но между прочим, утка у вас восхитительна. И ваши колбасы я очень люблю.
— Вы меня не совсем поняли, Педро. Я хотел сказать, что после Рождества наш ресторан изменит название. Он будет называться «Поцелуй волка».
Бездомный прекратил есть и уставился на повара.
— Выбор зависел не от меня, — поспешно добавил Доминик.
— Вы, должно быть, шутите, — сказал Педро. — Это же название порнофильма, причем самого скверного из всех, что я видел. Но фильм знаменитый. Вроде я правильно запомнил название.
— Возможно, вы все-таки ошиблись, Педро. Может, по-итальянски это звучит лучше, — сам не зная зачем, добавил повар.
— Это не итальянский порнофильм! — закричал бездомный.
Он вдруг сунул в руки повара тарелку с почти не тронутой фасолью, окружавшей нетронутые куски утки и колбасы. (Тарелка и сейчас была еще очень горячей.)
— «Поцелуй волка» не может быть порнофильмом, — упрямо возразил Доминик.
Но Педро его не слушал. Бездомный повернулся и зашагал прочь, тряся гривой давно не чесанных волос и клочковатой бородой.
— Меня сейчас вытошнит, — бормотал Педро. — Мне не забыть тот фильм, до того он был гадким. И он вовсе не про секс с волками.
— Я не желаю знать, о чем этот фильм! — крикнул ему повар. — И вы наверняка что-то напутали с названием!
— Доминик, есть вещи, которые не забываются! — донеслось из темноты. — Мечты об инцесте, желание совокупиться со своей матерью. А еще самые грязные желания орального секса! — кричал безумец.
Ветер относил его слова, но они все равно были слышны, и даже гудение вытяжной установки не могло их полностью заглушить.
— Неужели Педро не понравилась тушеная фасоль? — удивился Сильвестро, когда повар вернулся с почти полной тарелкой.
— Ему не понравилось новое название ресторана, — сказал Доминик.
Стоило ли обращать внимание на слова свихнутого бродяги? Но повару они показались дурным знаком для «Поцелуя волка», даже если Педро и ошибался насчет жуткого порнофильма с таким названием.
Ради интереса Дэнни потом заглянул в каталог порнофильмов, но картины с таким названием там не обнаружил. Повар напрягал память: не встречалась ли ему где-нибудь реклама этого фильма? Даже Кетчум не видел такой картины, а уж он утверждал, что смотрел все порно, какое можно достать в Нью-Гэмпшире.
— Знаешь, Стряпун, уж такой фильм я бы сразу заприметил. Еще бы и тебе послал, — говорил старый сплавщик. — А что в нем такого особенного?
— Не знаю и знать не хочу! — закричал повар. — Мне только нужно знать, есть ли вообще фильм с таким названием?
— Остынь, Стряпун. Побереги яйца, — посоветовал ему Кетчум.
— Такого фильма нет. Или пока нет, — сказал отцу Дэнни. — Не понимаю, пап, с чего ты взвился? Все же знают, что Педро — чокнутый. Разве мало небылиц ты от него слышал? Да те же его мемуары!
— Знаю я, знаю, что Педро — чокнутый, — не мог успокоиться повар. — Но он говорил с такой убежденностью. Я почти поверил.
В тот памятный вечер, последний вечер ресторана в его прежнем виде и с прежним названием, Дэнни с Кетчумом заказали три бутылки «Бартоло Массолино». Как повар и говорил Арно, основная часть вина исчезла в глотке Кетчума, но старый сплавщик ухитрялся вести счет выпитому.
— Ты утверждаешь, Дэнни, что выпил сегодня две бутылки пива и два бокала красного вина. Ошибаешься. Ты выпил четыре бокала. Для такого щуплого парня, как ты, даже три бокала — перебор.
Кетчум не упрекал писателя, он просто добросовестно подсчитывал выпитое. Однако Дэнни потянуло защищаться.
— А я и не знал, Кетчум, что ты подсчитываешь выпитое мною.
— Не сердись, Дэнни. У меня работа такая — следить за тобой и твоим отцом.
Кетчум посетовал и на привычку Дэнни оставлять входную дверь дома на Клуни-драйв незапертой. Писатель объяснил это тем, что отец почти всегда возвращался позже, чем он, и не хотел греметь ключами. После возвращения домой повар запирал входную дверь, а перед тем как лечь спать, еще раз проверял замок.
— Но от вина тебя клонит в сон, — говорил писателю Кетчум.
— После вина мне лучше спится.
— Что ж получается: ты засыпаешь с незапертой входной дверью? И это в большом-то городе!
— Как ты любишь выражаться, Кетчум, горы лосиного дерьма, — огрызнулся Дэнни.
Писатель терпеливо объяснил старому сплавщику: раньше они запирали дверь «по всем правилам». В результате либо повару приходилось барабанить в дверь и ждать, пока Дэнни проснется, либо (правда, реже) наоборот. И тогда они решили, уходя из дома, плотно прихлопывать входную дверь, но не запирать ее. А когда оба возвращались, последний, кто ложился спать, запирал дверь.
— Тревожит меня малость это твое красное вино, — не унимался Кетчум. — Оно же как снотворное: захрапел и ничего не услышал.
— Если я буду пить только пиво, то вообще всю ночь глаз не сомкну, — объяснил старику Дэнни.
— Так ты хоть что-то услышишь, — сказал Кетчум.
