— Дэнни, ты соскучился по мне? — спросила она.
— Похоже, это не я тебя разбудил, — не отвечая ей, сказал Дэнни.
— Где-то час назад мне пришлось пристрелить одну из лошадей. Ветеринар бы ей все равно уже не помог.
Она сидела по-мужски, широко расставив колени. Карабин, зажатый между ее стройных, красивых ног танцовщицы, глядел дулом в пол. То был старенький затворный «ремингтон»
[175]
, стрелявший стандартными патронами
[176]
. Эти подробности Дэнни узнал от Барретт еще несколько лет назад, когда она охотилась на оленей неподалеку от его фермы. Она и сейчас охотилась на оленей. Местом охоты служил заброшенный яблоневый сад. Там Барретт уложила из своего «ремингтона» не одного оленя. (Повар называл это «избирательной» любовью к животным. Дэнни знал достаточно таких «избирательных» любителей живности.)
— Я знаю, как тебе тяжело терять лошадей, — сказал Дэнни.
— А я знаю, как ты не любишь разные железки вроде этой. — Барретт подбородком указала на винтовку. — Но я не узнала твою машину. Кажется, у тебя новая. Вот и приняла меры предосторожности. Согласись, когда чья-то машина останавливается в твоем проезде, это подозрительно.
— Я соскучился по тебе, — солгал ей Дэнни. — Я уезжаю из Вермонта. Вот и пытаюсь кое-что вспомнить перед отъездом.
Здесь он говорил правду. А вот рассказать «избирательной» любительнице животных историю о мертвом псе писатель не мог, не говоря уже о том, что он сидел здесь и ждал решения судьбы второго пса. И уж совсем его не тянуло рассказывать о хаосе, порожденном несколько часов назад вторжением Крошки и Мэй.
— Значит, уезжаешь насовсем? — спросила Барретт. — Странно. С чего это вдруг? Я думала, тебе здесь нравится. И твой отец очень любит Браттлборо.
— Мы оба уезжаем. Я не могу оставить его здесь. Мы с ним… одиноки.
— Расскажи мне, — попросила Барретт.
Она зажала приклад винтовки между ног, взяла руку Дэнни и просунула под накидку, себе на грудь. Барретт была такой же миниатюрной, как Кэти (странно, что он раньше этого не замечал). В разрывах между облаками вновь появилась луна, и ее серебристое мерцание достигало сумрака кабины, отчего белые волосы Барретт светились, словно волосы призрака Кэти.
— Мне очень захотелось попрощаться с тобой, — сказал ей Дэнни.
Здесь он говорил почти правду. А вообще разве не сладостно лгать, лежа в теплых руках хрупкой женщины, которая старше тебя? Лгать и ни о чем больше не думать.
— Ты милый, — сказала ему Барретт. — Слишком печальный, чтобы быть в моем вкусе, но очень милый.
Дэнни поцеловал ее в губы, едва не вздрогнув: слишком призрачным было сияние ее светлых волос, оно разливалось и по ее вытянутому лицу. Барретт закрыла свои бледно-серые, холодные как лед глаза. Это позволило Дэнни вести наблюдение из окна машины. Ему не хотелось пропустить машину Джимми, когда патрульный поедет обратно.
Сколько нужно времени, чтобы вручить мертвого пса в пластиковом мусорном мешке владельцу и прочитать этому наглому и упрямому хиппи лекцию? Дэнни был почти уверен: если бы патрульному пришлось застрелить вторую собаку Дрейка, он бы услышал выстрел. Писатель вслушивался. Он вслушивался, даже когда говорил с Барретт. (Лучше целоваться, чем разговаривать. Поцелуи почти бесшумны, и он ни за что не пропустит выстрел, если патрульный все-таки выстрелит.)
— Поедем ко мне, — прошептала Барретт, отстраняясь от его поцелуев. — Я совсем недавно застрелила свою лошадь. После этого мне хочется принять ванну.
— Конечно, — сказал Дэнни, но его рука не потянулась к ключу зажигания.
Патрульная машина еще не проезжала мимо, и звука выстрела тоже не было слышно.
Писатель попытался вообразить разговор патрульного Джимми и хиппующего плотника, несостоявшегося писателя Роуленда Дрейка — великовозрастного сына состоятельных родителей, который до сих пор «искал себя». Возможно, они сидели за кухонным столом. Дэнни хотелось видеть, как Джимми чешет за ухом пса-полукровку. Многие собаки очень любят, когда им чешут за ушами. Но Дэнни никак не давалась эта мысленная картина, отчего он и не торопился заводить мотор.
— Что это? — вздрогнула Барретт.
Выстрел оказался громче, чем он ожидал. Странно, лачуга Дрейка находилась в двух, если не в трех милях отсюда. Дэнни неправильно оценивал звук выстрела из револьвера Джимми. (Он считал, что патрульный вооружен револьвером тридцать восьмого калибра. Писатель не любил оружие, в том числе и револьверы, и потому не знал, что Джимми предпочитал «уилдэй магнум»
[177]
, называемый также «уилдэй сэрвайвор».) Дэнни слышал, как стреляет кольт сорок пятого калибра. Неведомый ему револьвер стрелял громче, чем любимая «пушка» Карла.
Барретт вздрогнула. Ее рука инстинктивно потянулась к винтовке.
— Браконьеры поганые. Утром обязательно позвоню Джимми.
— Почему Джимми? — удивился писатель. — Почему не егерю?
— От него никакого толку. Этот дурень боится браконьеров, — ответила Барретт. — А Джимми знает их всех наперечет. И Джимми они боятся.
— А-а, — только и мог произнести Дэнни, который ничего не знал о браконьерах.
Дэнни завел мотор, зажег фары и включил дворники. Они с Барретт закрыли оба боковых окна. Потом он развернул машину и повел ее по узкому проезду к ферме, где жила Барретт и ее лошади. Он не знал, какая часть отсутствует в этой головоломке, и не был уверен, какой отрезок истории разворачивается сейчас.
Машина медленно ползла вверх. Винтовка лежала у Барретт на коленях, упираясь дулом в дверцу. Пока Дэнни было ясно одно: они не квиты. Ни с Дрейком, ни с Ковбоем. И зло все так же будет идти за ними по следу.
Часть четвертая. Торонто, 2000 год
Глава 12. Голубой «мустанг»
От района Роуздейл
[178]
, где стоял трехэтажный и вполне просторный дом, в котором повар жил со своим сыном-писателем, до ресторана на Янг-стрит
[179]
, где он работал, было не слишком далеко. Но в его семьдесят шесть лет (а семнадцать лет хождения по торонтским тротуарам изрядно сказались на его хромоте) Доминик Бачагалупо, вернувший себе прежние имя и фамилию, ходил очень медленно.
