Как же поразился я сам себе в тот сочельник! Я убедил себя, что если прилежно, месяц за месяцем — даже год за годом — рассматривать из-за кулис публику в зале грейвсендского городского совета, то я найду того, кому махала моя мама на трибуне. Почему же именно в театре? — пожалуй, спросите вы. Почему не понаблюдать за фанатами бейсбола на настоящих трибунах? Люди ведь часто по привычке садятся на одни и те же места. Но у Дэна в театре я имел важное преимущество: я мог разглядывать зал, никак не привлекая к себе внимания. Человек за кулисами — в прямом и переносном смысле — невидим. Зато в других лицах он может прочесть гораздо больше. И раз уж я ищу своего отца, не лучше ли самому оставаться при этом в тени?
— «Дух! — взмолился Скрудж, обращаясь к Святочному Духу Прошлых Лет. — Уведи меня отсюда».
И я смотрел, как мистер Даулинг смотрит на жену, произносящую: «Я ведь говорил тебе, что все это — тени минувшего. Так оно было, и не моя в том вина». Я видел, как хихикают зрители — все, кроме Артура Даулинга: его такая смена половой роли впечатлила всерьез.
Даулинговские «смены ролей» в труппе — они никогда не играли вместе в одной пьесе — страшно веселили Дэна, он обожал шутить на эту тему с мистером Фишем.
— Интересно, в постели они тоже меняются ролями? — говорил Дэн.
— Даже представить противно, — отвечал мистер Фиш.
Какие грезы роились в моем мозгу в тот вечер накануне Рождества! Какие воспоминания навевали мне лица обитателей моего родного города! Когда мистер Фиш увидел нищих, оборванных мальчика с девочкой и спросил Духа Нынешних Святок, не его ли это дети, Призрак ответил: «Они — порождение Человека». Как же гордилась своим супругом-мясником миссис Кенмор, как подпрыгивало от радости больное сердце их сына Донни, когда он увидел, что папа умеет еще кое-что кроме разделки свиной туши! «Имя мальчика — Невежество, — вещал мясник — Имя девочки — Нищета. Остерегайся обоих и всего, что им сродни, но пуще всего берегись мальчишки, ибо на лбу у него начертано «Гибель» и гибель он несет с собой, если эту надпись никто не сожрет». Мистер Кенмор хотел сказать «сотрет», но не иначе все мысли его в тот момент были заняты колбасой. Судя по доверчивым лицам грейвсендцев, они догадывались о ляпсусе мистера Кенмора не больше его самого. Из всех, кто находился в поле моего зрения, лишь Харриет Уилрайт — она успела посмотреть «Рождественскую песнь» чуть ли не столько же раз, сколько раз ее ставил Дэн Нидэм, — лишь моя бабушка недовольно поморщилась, услыхав, как лихо мясник разделал свою реплику. Прирожденный критик, бабушка на мгновение прикрыла глаза и вздохнула.
Я так увлекся наблюдением за зрителями, что не оборачивался к сцене, пока на ней не появился Оуэн Мини.
Мне не обязательно было видеть Оуэна, чтобы знать, что он предстал перед публикой. В зале повисла гробовая тишина. Лица моих земляков — веселые, изумленные, разные — вдруг сделались до жути похожи одно на другое: каждое выражало один общий ужас. Даже бабушка — всегда такая чуть отчужденная и надменная, — поежившись, поплотнее закуталась в свое меховое манто. По спинам зрителей как будто пробежал сквозняк; казалось, дрожь, охватившая мою бабушку, передалась всему залу. Донни Кенмор схватился за больное сердце; Морин Эрли закрыла глаза, чтобы снова не описаться. Ужас на лице мистера Даулинга превзошел даже его недавнее восхищение при виде очередного преодоления половых стереотипов — ведь у духа на сцене отсутствовал и пол и имя; ясно было только, что это — призрак.
— «Дух Будущих Святок! — воскликнул мистер Фиш. — Я страшусь тебя. Ни один из являвшихся мне призраков не пугал меня так, как ты».
Стоило только мельком взглянуть на лица зрителей, чтобы тут же убедиться: они полностью согласны с тем, как мистер Фиш оценил способности этого призрака нагнать страху.
— «Разве ты не хочешь сказать мне что-нибудь?» — взмолился Скрудж.
Оуэн закашлял, и этот звук вовсе не «очеловечил» роли, как надеялся Дэн. То было клокотание столь глубокое, оно столь явственно наводило на мысли о смерти, что зрителей охватил ужас; они нервно заерзали на своих стульях. Морин Эрли, оставив всякую надежду сохранить при себе содержимое мочевого пузыря, широко раскрыла глаза и не мигая уставилась на источник этого жуткого хрипа. Тут и я наконец обернулся, чтобы тоже посмотреть на Оуэна, — в это мгновение его выбеленная присыпкой рука выметнулась из складок черного балахона, и он вытянул вперед указательный палец. От лихорадки его дрожащую руку свела легкая судорога, и кисть вздрогнула, словно от удара током. Мистер Фиш отшатнулся.
— «Веди меня! — вскрикнул Скрудж — Веди!»
Плавно, словно паря над сценой, Оуэн повел за собой мистера Фиша; однако будущее все никак не представлялось Скруджу достаточно понятным, пока они наконец не пришли на кладбище. «Нечего сказать, подходящее для него место упокоения! — писал Диккенс. — Тесное — могила к могиле, — сжатое со всех сторон домами, заросшее сорной травой — жирной, впитавшей в себя не жизненные соки, а трупную гниль. Славное местечко!»
— «Прежде чем я ступлю последний шаг к этой могильной плите, на которую ты указуешь…» — снова заговорил Скрудж. Среди всех надгробий из папье-маше, между которыми стоял мистер Фиш, одна могильная плита зловеще возвышалась над другими. Именно на нее указывал Оуэн — он снова и снова тыкал в нее пальцем. Чтобы мистер Фиш долго не тянул и побыстрее перешел к тому месту, где он вслух произносит свое имя, написанное на могиле, Оуэн сам подошел поближе к надгробию.
Скрудж начал лепетать срывающимся голосом:
— «Жизненный путь человека, если неуклонно ему следовать, ведет к предопределенному концу. Но если человек сойдет с этого пути, то и конец будет другим. Скажи, — взывал мистер Фиш к Оуэну, — ведь так же может измениться и то, что ты показываешь мне сейчас?»
Оуэн Мини, которого мольбы Скруджа так и не заставили заговорить, наклонился над могильной плитой; он как будто прочитал написанное на ней имя и тут же упал в обморок
— Оуэн! — сердито прошипел мистер Фиш, но Оуэн был расположен отвечать нисколько не более, чем Дух Будущих Святок. — Оуэн? — несколько мягче повторил мистер Фиш. Зрители словно сочувствовали мистеру Фишу в его нежелании притрагиваться к осевшей бесформенной фигуре, накрытой капюшоном.
Это было бы вполне в духе Оуэна — прийти в себя, вскочить на ноги и истошно завопить, подумал я. Точно так все и произошло — Дэн Нидэм даже не успел распорядиться, чтобы опустили занавес. Мистер Фиш упал на свой предполагаемый могильный холмик, и неподдельный ужас, звучавший в вопле Оуэна, передался всей аудитории. Там и сям раздавались вскрики и оханья; я понял, что трусикам Морин Эрли снова не суждено остаться сухими. Но что же мог увидеть Призрак Будущего?
Мистер Фиш, достаточно опытный актер, чтобы с честью преодолеть любую накладку, вдруг обнаружил, что, лежа на могиле, очень удобно «прочитать» собственное имя на надгробии из папье-маше, которое он почти сломал при падении.
— «Эбинизер Скрудж! Так это был я?!» — спросил он Оуэна Мини. Но с Оуэном явно что-то случилось: он, кажется, испугался могильной плиты из папье-маше гораздо больше, чем сам Скрудж, и медленно попятился прочь. Он отступал через всю сцену, а мистер Фиш продолжал вымаливать у него ответ. Не произнеся ни слова и даже не показав еще раз пальцем на могильную плиту, ужаснувшую даже Духа Будущих Святок, Оуэн Мини скрылся за кулисами.
