Кое-какие технические неполадки с подъемным механизмом слегка отсрочили первые впечатления Харолда Кросби от ангельского полета. Оказалось, что от страха высоты он забывает слова своего важнейшего воззвания — а может, просто не выучил как следует роль, во всяком случае, Харолд ни разу не смог прочитать свое «Не бойтесь; я возвещаю вам великую радость» без запинок и ляпов.
Волхвам и пастухам, что следовали за «столпом света» перед алтарем к тому месту, где в окружении животных и Марии с Иосифом на куче сена возлежал Младенец Христос, никак не удавалось проделать это достаточно медленно. Как они ни старались, но оказывались у яслей слишком рано, до того, как завершится пятая строфа «Восточных волхвов». Им приходилось стоять и ждать конца песни, а потом изображать изумление при виде Младенца, когда хор тут же, без остановки, переходил к «Спит в хлеве пастушьем».
Преподобный Дадли Виггин предложил просто взять да и выбросить пятую строфу «Восточных волхвов», но Оуэн тут же воспротивился отступлению от канона. Остановиться на четвертой строфе или завершить хорал «аллилуйями», звучащими в пятой, — разница огромная. Оуэн попросил нас обратить особое внимание на слова четвертой строфы — мы ведь не хотим встретить Младенца Христа подобными словами.
Он выразительно продекламировал нам:
— «ГОРЕ, СКОРБИ И ПЕЧАЛИ, И МОГИЛЬНЫЙ МРАК..»
— Но потом ведь еще идет припев! — воскликнула Роза Виггин. — «Но чудесная звезда озарила мрак ночной!» — пропела она. Однако Оуэн остался непреклонен.
Викарий принялся уверять Оуэна, что уходящая в далекое прошлое церковная традиция знает огромное множество примеров, когда из гимнов или песен убирались строфы; но Оуэн сумел убедить нас, что, как бы далеко в прошлое ни уходила традиция, в ее основе лежит писаное слово. Раз напечатано пять строф, — значит, и петь нужно все пять.
— «…И МОГИЛЬНЫЙ МРАК»! — повторил он. — ОЧЕНЬ ПО-РОЖДЕСТВЕНСКИ ЗВУЧИТ, НЕЧЕГО СКАЗАТЬ.
Мария Бет Бэйрд предложила во всеуслышание: все как раз уладилось бы, если бы ей хоть ненадолго позволили излить свою любовь на Младенца; но, кажется, негласное соглашение между Розой Виггин и Оуэном основывалось на двух непреложных условиях: во-первых, Марии Бет не дадут терзать Младенца Христа, а во-вторых, волы будут стоять на месте.
В конце концов решили, что все собираются вокруг Младенца под окончание четвертой строфы «Восточных волхвов»; затем хор запевает «Спит в хлеве пастушьем», покуда мы без зазрения совести истово поклоняемся Оуэну Мини.
Пожалуй, «пеленки» тоже стоило бы отменить. Оуэн не разрешил заматывать себя до самого подбородка; он хотел оставить свободными руки — вдруг придется отгонять какого-нибудь заблудшего вола или осла. Итак, ему запеленали туловище до подмышек, крест-накрест перемотали грудь и плечи, а затем укутали и шею — Роза Виггин особенно тщательно старалась скрыть от глаз публики шею Оуэна: кадык, сказала она, выглядит «как-то по-взрослому». Кадык и вправду торчал порядочно, особенно когда Оуэн лежал на спине; но, если на то пошло, глаза его тоже глядели «как-то по-взрослому»: слегка навыкате, они иногда казались даже чуточку безумными. Черты лица его, мелкие, но резкие, нисколько не походили на черты новорожденного, особенно в безжалостном сиянии «столпа света». Под глазами залегли темные круги, а острый нос и выступающие скулы выдавали его окончательно. Почему мы не завернули его просто-напросто в одеяло — не знаю. Больше всего эти «пеленки» напоминали бинты, а сам Оуэн смахивал на обгоревшую жертву пожара, от которого тело съежилось до невероятных размеров, и лишь руки и лицо уцелели; а «столп света» и наши склоненные позы создавали полное впечатление, будто Оуэн лежит в операционной в окружении хирургов и медсестер и должен подвергнуться некоему ритуальному разбинтовыванию.
По окончании гимна «Спит в хлеве пастушьем» мистер Виггин снова читал из Евангелия от Луки:
— «Когда Ангелы отошли от них на небо, пастухи сказали друг другу: пойдем в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чем возвестил нам Господь. И поспешивши пришли, и нашли Марию и Иосифа, и Младенца, лежащего в яслях. Увидевши же рассказали о том, что было возвещено им о Младенце Сем. И все слышавшие дивились тому, что рассказывали им пастухи. А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем».
Пока викарий читал, волхвы кланялись новорожденному Иисусу и приносили ему искусно изукрашенные шкатулки, жестяные вазочки и блестящие безделушки — плохо различимые издалека, они вполне сходили за царские дары. Пастухи подносили смиренные, безыскусные подарки; один из них положил рядом с Младенцем Христом птичье гнездо.
— НУ И ЧТО Я БУДУ ДЕЛАТЬ С ЭТИМ ГНЕЗДОМ? — недовольно спросил Оуэн.
— Это на счастье, — ответил викарий.
— ТАК ГОВОРИТСЯ В БИБЛИИ? — удивился Оуэн.
Кто-то заметил, что издалека гнездо выглядит как пучок чахлой прошлогодней травы; другой сказал, что оно похоже на коровью лепешку.
— Тише, тише! — сказал Дадли Виггин.
— Совершенно не важно, на что это похоже! — с заметным нажимом в голосе произнесла Роза Виггин. — Дары — это же просто символ!
Мария Бет Бэйрд углядела неувязку посерьезнее. Поскольку отрывок из Евангелия от Луки завершается тем, что «Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем», — притом что слова, которые Мария «сохраняла» и «слагала», конечно же, куда значимей всех этих заурядных подарков, — так вот, спросила Мария Бет, может быть, ей сделать что-нибудь такое, чтобы зрители видели, какое это испытание для ее бедного сердца — «сохранять» и «слагать» в нем все то, что говорится?
— Чего-чего? — не поняла Роза Виггин.
— ОНА ПРЕДЛАГАЕТ ПОКАЗАТЬ, КАК ЧЕЛОВЕК «СЛАГАЕТ» В СВОЕМ СЕРДЦЕ ЧТО-ТО ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ, — пояснил Оуэн.
Марию Бет охватила такая благодарность к Оуэну, сумевшему растолковать всем ее беспокойство, что, казалось, еще секунда — и она кинется ему на шею с поцелуями; однако Роза Виггин тут же встала между ними, оставив без присмотра рычаги управления «столпом света»; и жуткий слепящий луч сам собой прошелся по нам, словно выискивая Божью Матерь.
Повисла почтительная тишина: мы размышляли, что же такое может проделать Мария Бет, чтобы изобразить напряженную работу своей души; большинство из нас понимало, что она мечтает выразить свое преклонение перед Младенцем Христом физически.
— Я могла бы поцеловать его, — тихо сказала Мария Бет. — Просто наклониться и поцеловать — в лоб, конечно.
— Ну ладно, попробуй, Мария Бет, — осторожно согласился викарий.
— Посмотрим, как это выглядит со стороны, — с сомнением сказала Роза Виггин.
— НЕТ, — заявил Оуэн. — НИКАКИХ ПОЦЕЛУЕВ.
— Почему, Оуэн? — игриво спросила Роза Виггин. Ей показалось, что возможность подразнить Оуэна сама плывет в руки, и бывшая стюардесса не замедлила ухватиться за нее.
— ЭТО СВЯТОЙ МИГ, — медленно произнес Оуэн.
— Да, верно, — подтвердил викарий.
