Оуэн Мини нервничал. Одна из монахинь заговорила с ним.
— Господин офицер? — обратилась она к нему.
— ДА, МЭМ, ЧЕМ МОГУ ПОМОЧЬ? — тут же отозвался он.
— Кое-кому из мальчиков нужно в туалет, — сказала монахиня; та, что помоложе, прыснула со смеху. — Мы можем отвести девочек, — снова заговорила первая, — но если бы вы были так добры и пошли с мальчиками…
— ДА, МЭМ, КОНЕЧНО. Я БУДУ РАД ПОМОЧЬ ДЕТЯМ, — ответил Оуэн Мини.
— Погоди, сейчас ты увидишь этот с позволения сказать туалет, — сказал я Оуэну. Я показывал дорогу, Оуэн присматривал за детьми. Всего мальчишек было семеро. Нас сопровождала монахиня, тоже вьетнамка; самого маленького она несла на руках. Тот мальчик, что плакал, перестал сразу же, как только увидел Оуэна Мини. Все дети принялись внимательно его разглядывать; да, они видели в своей жизни много военных, но еще ни разу не встречали почти такого же маленького, как они сами! Они не могли оторвать от него глаз.
Так мы и шагали дальше. Когда мы проходили мимо игрального зала, майор Ролз стоял к нам спиной; не замечая нас, Ролз с ожесточением обрабатывал пинбольный автомат. Проходя мимо поворота в коридор, по которому я недавно бродил — он заканчивался тупиком, — мы заметили застывшего в полумраке Дика Джарвитса, долговязого полоумного братца погибшего уоррент-офицера.
Он был одет в камуфляжную форму; еще он навесил на себя дополнительный патронташ, а может, даже и два. В коридоре стоял полумрак, но на Дике были темные очки вроде тех, что расплавились на лице у его брата, когда загорелся вертолет. Из-за очков я не мог определить, заметил ли Дик Оуэна, меня или детей; но, судя по его отвисшей челюсти, он увидел что-то для себя неожиданное.
«Временная мужская комната» пребывала в том же состоянии, в каком я оставил ее в прошлый раз. Те же швабры и ведра, то же зеркало, прислоненное к стене, вместо того чтобы висеть. Загадочная широкая раковина сбила детей с толку; один из мальчишек чуть не написал в нее, но я успел показать ему на писсуар, который обступили остальные. Другой собирался пописать в ведро, но я отвел его к унитазу в наспех сколоченной фанерной кабинке. Оуэн Мини, как подобает хорошему бойцу, стоял под окном и наблюдал за дверью. Иногда он поглядывал вверх, мысленно прикидывая ширину подоконника. Под этим нависающим в десяти футах от пола подоконником Оуэн казался особенно маленьким.
Монахиня ждала детей за дверью.
Я помог одному мальчику расстегнуть ширинку; похоже, он не умел обращаться с молнией. Все дети тараторили друг с другом по-вьетнамски; их голоса раскатывались эхом по маленькой комнате с высоким потолком, похожей на вертикально поставленный гроб.
Я уже говорил, как медленно до меня все доходит. Лишь услышав их пронзительные иностранные голоса, я вспомнил про сон Оуэна. Я взглянул на него; он наблюдал за дверью, свободно опустив руки по бокам.
— Что случилось? — спросил я.
— ВСТАНЬ ВОЗЛЕ МЕНЯ, — сказал он.
Я направился к нему, и в эту секунду дверь широко распахнулась от удара ногой, и там стоял Дик Джарвитс, почти такой же высокий и длинный, как эта высокая узкая комната. Он осторожно держал в руках китайскую гранату.
— ПРИВЕТ, ДИК, — сказал Оуэн Мини.
— Ты, недомерок поганый! — ответил Дик
Кто-то из детей вскрикнул; надо думать, они все уже видели людей в камуфляжной форме, — по-моему, тот ребенок, что вскрикнул, видел и китайские гранаты. Двое или трое заплакали.
— ДУНГ СА, — сказал им Оуэн Мини. — НЕ БОЙТЕСЬ! ДУНГ СА! ДУНГ СА! — успокаивал он детей. Те не просто поняли его слова — они поверили его голосу, так похожему на их голоса. Они послушались Оуэна и замолкли. — ДУНГ СА, — повторил он, и дети перестали плакать.
— Здесь ты и подохнешь, — объявил Дик Оуэну. — Вместе с этими желтыми ублюдками, со всеми этими гаденышами!
— НАМ СУН! — приказал Оуэн детям. — НАМ СУН! ЛОЖИТЕСЬ! — Его понял даже самый маленький. — ЛОЖИТЕСЬ! — кричал им Оуэн. — НАМ СУН! НАМ СУН!
Все дети бросились на пол, зажали ладонями уши и закрыли глаза.
— ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ПОЧЕМУ МОЙ ГОЛОС ТАК И НЕ ИЗМЕНИЛСЯ, — сказал мне Оуэн. — ПОНЯЛ ПОЧЕМУ? — спросил он меня.
— Да, — ответил я.
— У НАС БУДЕТ ВСЕГО ЧЕТЫРЕ СЕКУНДЫ, — спокойно предупредил меня Оуэн. — ТЫ НИКОГДА НЕ ПОПАДЕШЬ ВО ВЬЕТНАМ, ДИК, — сказал он длинному жуткому парню — тот рванул запальный шнур и швырнул прямо в меня гранату-бутылку, кувыркнувшуюся в воздухе.
— А теперь пошевели мозгами, мистер Особо-гребаный-Отдел! — крикнул Дик
Поймать гранату не так просто, как бейсбольный мяч, — но мне повезло. Я взглянул на Оуэна, который уже бросился ко мне.
— ГОТОВ? — спросил он; я отпасовал ему китайскую гранату и расставил руки, чтобы поймать его. Он очень легко прыгнул в них, и я подбросил его вверх — так же легко, как всегда.
В конце концов, я ведь столько упражнялся, поднимая и подбрасывая Оуэна Мини, — чуть ли не всю жизнь.
Монахине, которая ждала детей за дверью «Временной мужской комнаты», Дик сразу показался подозрительным, и она убежала, чтобы позвать других солдат. Когда Дик выскочил из временного туалета, его перехватил не кто иной, как майор Ролз.
— Что ты сделал, говнюк долбаный?! — крикнул майор.
Дик вытащил свой штык-нож. Майор Ролз схватил его мачете и одним ударом перебил Дику шею тупой стороной клинка. Я еще раньше почувствовал нечто более жуткое, чем обычная злость, за странной болотно-зеленой радужкой майоровых глаз; впрочем, может, это были контактные линзы, не знаю. Но майор Ролз не зря заслужил в Корее офицерское звание. Возможно, он не был готов убить несчастного пятнадцатилетнего мальчишку, но еще меньше он был готов, что такой ребенок может убить его, — ребенок, которого, как Ролз перед этим сказал Оуэну, уже ничто не спасет, по крайней мере, на этой земле.
Когда Оуэн Мини спросил: «ГОТОВ?», я прикинул, что жить нам осталось секунды две. Но Оуэн высоко взлетел над моими руками — когда я подбросил его, он взлетел даже выше, чем обычно; он действовал наверняка. Он взвился прямо вверх, не оборачиваясь ко мне, и вместо того, чтобы просто выбросить гранату или оставить ее лежать на подоконнике, уцепился за него обеими руками, крепко прижав к нему гранату ладонями и локтями. Он хотел быть уверенным, что граната не покатится по подоконнику и не упадет обратно в комнату. Ему удалось лишь извернуться и нагнуть голову — слава Богу! — ниже оконного проема. Так он висел не дольше секунды.
А потом граната взорвалась; раздалось оглушительное «ба-бах!», похожее на удар грома, когда молния бьет где-то совсем рядом. Стремительно брызнули осколки — обычно они рассеиваются одинаково во все стороны (мне это позже объяснил майор Ролз), но цементный подоконник помешал осколкам попасть в меня или в детей. В нас попало все то, что отрикошетило от потолка, — раздалось нечто похожее на залп из множества духовых ружей, и обломки цемента, кафеля и штукатурки беспощадным жалящим градом обрушились нам на головы. Окно вышибло напрочь, и в комнате повис удушливый запах гари. Майор Ролз, который только что убил Дика, распахнул дверь и подпер ее шваброй, чтобы не закрылась. Мы задыхались. Дети держались за уши и плакали; кое у кого из ушей текла кровь — тогда-то я и заметил, что у меня из ушей тоже течет кровь и что я практически ничего не слышу. По лицам детей я понял, что они плачут, а взглянув на майора Ролза, понял, что он хочет, чтобы я что-то сделал.
