Интересно, на что он рассчитывал, открывшись мне? Судя по его законным детям, они в нем, к сожалению, не вызывали никаких особых чувств — кроме необъятного, неописуемого раскаяния, которому он предавался с упорством человека, разучившегося молиться. Ну что ж, подумал я, я снова научу тебя. Разговор с Дэном навел меня на мысль, как заставить пастора Меррила уверовать снова, — теперь я знал, как заронить в его душу зернышко веры. Я подумал о нескладном среднем ребенке этого бедняги, в котором из-за грубой короткой стрижки с трудом удавалось узнать девочку; я подумал о долговязом старшем парнишке — лентяе и кладбищенском вандале. А младший ребенок ползал в церкви под скамейками и хватал всех за ноги — я даже не могу вспомнить, какого он был пола.
Мистер Меррил не сумел поверить в Оуэна Мини, если мистер Меррил убедил себя, что Бог наказывает его своим молчанием, — но я понял, что смогу заставить мистера Меррила кое во что поверить. Если ни Бог, ни Оуэн Мини не смогли вернуть преподобному мистеру Меррилу его веру, то я, пожалуй, знаю «чудо», в которое мой отец поверит наверняка.
Когда я ушел от пастора Меррила — он так и остался сидеть за своим столом в ризнице, — было примерно десять вечера. Всего через каких-то полчаса я уже закончил разговаривать с Дэном и снова подъехал на машине к углу Центральной улицы и Тэн-лейн, где стоит церковь Херда. Льюис Меррил был все еще там; в ризнице по-прежнему горел свет. Теперь, правда, светились и витражные окна алтарной части — отгороженного священного пространства, посредине которого находится престол. Там сейчас мой отец, без всякого сомнения, сочинял прощальные слова для Оуэна Мини.
«Я так разумею, все, что он хранил, для чего-то должно было понадобиться!» — сказал мне мистер Мини, имея в виду мамин манекен в красном платье. Несчастный болван даже не подозревал, как он окажется прав.
На Мейден-Хилл-роуд было темно; сбоку от дороги возле железнодорожного моста, опора которого принесла смерть Баззи Тэрстону, до сих пор стояло несколько ограничительных конусов для дорожных работ и выключенные мигалки. Врезавшись в опору моста, «плимут» здорово разворотил бровку, а на дороге появились выбоины, которые пришлось заново заливать гудроном.
На кухне в доме Мини, как обычно, горел свет; они всегда оставляли его для Оуэна. Мистер Мини долго не отзывался на мой стук. Я раньше ни разу не видел его в пижаме; он выглядел как странный ребенок-переросток — или как клоун, наряженный мальчишкой.
— Надо же, да это ведь Джонни Уилрайт! — машинально воскликнул он.
— Мне нужен манекен, — сказал я ему.
— Ну ясно! — живо отозвался он. — Я знал; что он тебе понадобится.
Манекен был нетяжелым, но громоздким — негнущийся, он никак не хотел влезать в мой «фольксваген-жук». Я вспомнил, как торчали негнущиеся ноги закутанного в пеленки Оуэна Мини в кабине тягача в тот день, когда мать с отцом увезли его домой с рождественского утренника. Еще я вспомнил, как мы с Хестер и Оуэном ехали на платформе этого тягача в ночь, когда мистер Мини возил нас вместе с манекеном к пляжу у Кабаньей Головы.
— Можешь взять красный пикап, если это удобнее, — предложил мистер Мини. Но пикап мне не понадобился; с помощью мистера Мини я сумел-таки запихнуть манекен в «жука». Мне пришлось вытащить принадлежавшие когда-то Марии Магдалине обнаженные белые руки из металлических сетчатых гнезд в плечах манекена. Ног у манекена не было; он держался на стержне, закрепленном на тонкой плоской подставке, — эту подставку мне пришлось высунуть в открытое переднее окошко с правой стороны; переднее кресло я наклонил вперед, так чтобы мальчишеские бедра, тонкая талия, полная грудь и маленькие прямые плечи манекена могли уместиться на заднем сиденье. Будь у манекена голова, он бы точно не поместился.
— Спасибо, — поблагодарил я мистера Мини.
— Да не за что! — отозвался он.
Я поставил свой «фольксваген» на Тэн-лейн, подальше от церкви Херда и мигающего желтым светофора на перекрестке с Центральной улицей. Сжимая в кармане бейсбольный мяч, я нес манекен под одной мышкой, а длинные бледные руки Марии Магдалины — под другой. Дойдя до цветочных клумб, тускло озаренных цветными отсветами витражных стекол алтаря, я собрал маму заново. В ризнице по-прежнему горел свет, но пастор Меррил упражнялся в молитвах по Оуэну в алтаре старой каменной церкви; время от времени он брал аккорд-другой на органе. Со времени, когда мистер Меррил руководил хором конгрегационалистской церкви, у него сохранились кое-какие навыки игры на инструменте. Я хорошо знал гимны, которые он наигрывал, пытаясь найти нужное настроение для молитвы по Оуэну Мини.
Он сыграл «Агнца на престоле», затем стал подбирать «Господень Сын, сквозь огонь и дым…». Я нашел клумбу с портулаком, подходящую, как мне показалось, для портновского манекена. Эти низкие растения с мясистыми листьями удачно маскировали подставку, а маленькие цветки, в основном уже успевшие закрыться на ночь, хорошо сочетались с ярко-красным платьем. Платье полностью скрывало сетчатые гнезда в бедрах манекена, а тонкий черный стержень, на котором манекен возвышался над подставкой, оставался невидимым в полумраке — как будто маме вздумалось чуть воспарить над клумбой. Я прошелся несколько раз между клумбой и входом в ризницу, присматриваясь, как манекен выглядит на расстоянии, и пытаясь установить мамино тело под таким углом, чтобы ее незабываемую фигуру можно было сразу узнать. Тусклый свет, проходя сквозь алтарные витражи, создавал идеальное освещение — его было в самый раз, чтобы подчеркнуть пламенеюще-алый цвет платья, но недостаточно, чтобы отсутствие головы явно бросалось в глаза. Словно бы голова и ноги растворились в полумраке, поглощенные ночными тенями. При взгляде из дверей ризницы мамин силуэт казался отчетливо живым и в то же время призрачным; впечатление было такое, будто «Дама в красном» вот-вот запоет. Мигающий желтый светофор на углу Тэн-лейн и Центральной тоже делал свое дело, и даже фары случайных машин, едва скользнув по фигуре в клумбе портулака, лишь добавляли загадочности.
Я сжал бейсбольный мяч; я не брал его в руки с того самого дня, когда в последний раз играл в Малой лиге. Я беспокоился, хватит ли мне ловкости, — ведь указательный палец очень важен при броске. Но бросить мне его, в конце концов, предстояло недалеко. Я ждал, пока мистер Меррил перестанет играть на органе, и в ту же секунду, как замолкла музыка, изо всех сил швырнул мяч в одно из высоких витражных окон алтаря. Мяч пробил в стекле маленькую дырку; оттуда вырвался сноп белого света, похожий на луч карманного фонарика, и осветил снизу листья высоченного вяза, за стволом которого я спрятался, пока ждал пастора Меррила.
Он не сразу понял, что влетело в одно из священных окон. Мяч, я думаю, прокатился мимо органных труб, а может, даже докатился до самой кафедры.
— Джонни! — услышал я голос моего отца. Открылась и закрылась дверь, ведущая из церкви в ризницу. — Джонни, я знаю, ты сердишься, но это чистое ребячество! — крикнул он. Я услышал его шаги в коридоре, где на стенках висят крючки для одежды. Он резко распахнул дверь ризницы, держа бейсбольный мяч в правой руке, и замигал, всматриваясь в мигающий желтый свет на перекрестке Тэн-лейн и Центральной. — Джонни! — снова крикнул он и вышел наружу, поглядел налево, в сторону учебного городка Грейвсендской академии, потом направо, вдоль Центральной улицы, а затем бросил взгляд в сторону цветочных клумб — они будто тлели в неверном свете витражных окон. И преподобный Льюис Меррил упал на колени и крепко прижал бейсбольный мяч к сердцу.
