— Куда? — спросил директора Дэн Нидэм.
— Вниз по этой долбаной лестнице, куда же еще! — заорал Уайт. Его и подтолкнули. Как потом рассказывал Дэн Нидэм, пытаться отговаривать директора в тот момент особого смысла не имело.
Звонок к началу утреннего собрания прозвенел как раз в ту минуту, когда Рэнди Уайт начал свой ухабистый спуск по широкой закругленной мраморной лестнице. В фойе Главного корпуса, у подножия лестницы, уже слонялось несколько учеников — нормальных школьников, вдобавок к «сранним пташкам»
Кто может собрать воедино все подробности такого происшествия — кому вообще под силу совершенно беспристрастно пересказать всю последовательность событий? Для директора это был поистине драматический момент, кроме того, нельзя недооценивать боль в пояснице — как-никак, он в одиночку перевернул автомобиль, и свело ли ему спинные мышцы судорогой как раз в тот момент, когда он пытался съехать на «фольксвагене» по ступенькам, или же его прихватило уже после того впечатляющего крушения — в общем-то, это уже академические тонкости.
Достаточно сказать, что ученики, которые прогуливались в фойе, бросились врассыпную, едва завидев грозно катящегося на них маленького четырехколесного уродца. Без сомнения, подтаявший снег и лед еще оставались на покрышках «жука», к тому же мрамор, как всем известно, сам по себе довольно скользкий. Виляя и подпрыгивая на ступеньках, автомобильчик, словно бешеный, неудержимо набирал скорость, большие осколки мрамора, казалось, сами отскакивали от полированных перил лестницы — это «фольксваген», шарахаясь из стороны в сторону, откалывал кусок за куском.
Есть одно старое нью-хэмпширское выражение когда с треском ломается что-то хрупкое, у нас говорят: «Покатилось яичко по водостоку».
Именно таким было нисхождение «фольксвагена» по мраморной лестнице из Большого зала в фойе Главного корпуса Академии — правда, спуститься до самого низа директору так и не удалось. Автомобиль в очередной раз подпрыгнул, кувыркнулся, приземлился на крышу и застрял поперек лестницы вверх колесами. Двери заклинило — и оказалось невозможно вытащить директора из покореженного автомобиля. Поясницу у Рэнди Уайта так прихватило, что нечего было и думать изогнуться и вылезти из машины через отверстие на месте ветрового стекла. Вися вниз головой и крепко вцепившись в рулевое колесо, Рэнди Уайт вопил, что это «заговор учеников и преподавателей», которые все — совершенно ясно — «против него». Он высказал много чего непечатного о докторе Дольдере и его «долбаных пьяных заскоках», обо всех машинах немецкого производства, обо всех этих «слабаках» и «тряпках», что притворялись «крепкими», а заодно и об их женах, — в паузах между завываниями, что его «доконала проклятая спина», — пока на место происшествия не доставили его жену Сэм, которая опустилась на колени прямо на разбитые в щебенку мраморные ступеньки и стала утешать как могла своего перевернутого вверх тормашками мужа. Чтобы наконец вызволить директора из раскуроченного «фольксвагена», пригласили специалистов; и лишь много позже — когда утреннее собрание уже давно закончилось — им удалось освободить мистера Уайта, вырезав автогеном водительскую дверь многострадальной машины доктора Дольдера.
Директора поместили в изолятор имени Хаббарда до конца дня. Медсестры вместе со школьным врачом хотели оставить его для обследования до утра, но директор пригрозил, что уволит всех к чертовой матери, если его не выпустят сию же минуту.
И все кругом то и дело слышали, как директор орет, рычит или, скрежеща зубами, бормочет своей жене одни и те же слова: «За всем этим явно стоит Оуэн Мини!»
Утреннее собрание в тот день выдалось веселенькое, нечего сказать. Мы рассаживались чуть ли не вдвое дольше обычного, потому что для входа в Большой зал осталась только одна лестница. Кроме того, возникли сложности из-за раздавленных стульев в первом ряду — парням, которые обычно там сидели, пришлось искать себе место на полу или на сцене. Всюду на глаза попадались осколки стекла, облупившаяся краска и лужицы моторного масла, — и за исключением тех минут, когда пелись начальный и заключительный гимны, звуки которого заглушали вопли зажатого в машине директора, нам приходилось выслушивать все перипетии продолжающейся на лестнице драмы. Боюсь, это здорово отвлекало нас от молитвы преподобного мистера Меррила и ободряющей напутственной речи мистера Эрли, которую тот каждый год читал перед выпускниками. Он уверял, что все тревоги насчет того, примут или не примут нас в те колледжи и университеты, где сейчас рассматривают наши заявления, не должны омрачать нам весенние каникулы.
— Господи, мать его так, да не тычьте вы мне в морду этой паяльной лампой! — орал директор, и это слышал весь зал.
А после утреннего собрания уже его жена Сэм несла на чем свет стоит тех школьников, которые, пытаясь спуститься по перегороженной лестнице, перелезали через разбитый «фольксваген», где до сих пор оставался в заточении директор.
— Где вас только воспитывали? — кричала миссис Уайт.
Лишь после утреннего собрания у меня появилась возможность переговорить с Оуэном Мини.
— Я надеюсь, ты-то хоть к этому никаким боком не причастен? — спросил я его.
— ВЕРА И МОЛИТВА, — ответил Оуэн. — ВЕРА И МОЛИТВА — ОНИ ЗДОРОВО ПОМОГАЮТ. ПРАВДА.
Торонто, 23 июля 1987 года — Кэтрин пригласила меня на свой остров. Долой все эти дурацкие газеты — я отправляюсь в Джорджиан-Бей! Еще один до одури жаркий день.
Тем временем на первой полосе в «Глоб энд мейл» (должно быть, сегодня больше не о чем писать) появилась статья о том, как Верховный суд Швеции «внес лепту в историю юриспруденции». Верховный суд рассматривает апелляцию по делу об опеке, в котором фигурирует дохлый кот. НЕТ, ЕЙ-БОГУ, ЭТО И ПРАВДА ПРЯМО ДЛЯ ТЕЛЕВИДЕНИЯ!
Я не ходил в церковь уже больше месяца; слишком много газет. Газеты — это вредная привычка, аналог суррогатной пищи. Со мной происходит вот что: я с жадностью набрасываюсь на какую-нибудь из очередных новостей — и эта новость оказывается неким морально-философским, политико-интеллектуальным чизбургером, в который напихано все; и стоит только начать вникать в этот чизбургер, как он поглощает все остальные мои интересы; и вкус, и способность к беспристрастным размышлениям и умозаключениям — все вдруг неожиданно подчиняется этому чизбургеру моей жизни! Будем считать все сказанное самокритикой, но ведь и в самом деле увлекаться политикой — все равно что предаваться болезненному пристрастию к чизбургерам за счет всего остального, что есть хорошего в жизни.
Я вспоминаю самостоятельную работу, которую Оуэн Мини написал под руководством преподобного Льюиса Меррила в зимний триместр 1962 года. Хотелось бы мне знать, знакомы ли эти чизбургеры из администрации Рейгана со стихом 5:20 из Исайи. Как сказал бы Голос, «ГОРЕ ТЕМ, КОТОРЫЕ ЗЛО НАЗЫВАЮТ ДОБРОМ, А ДОБРО ЗЛОМ».
Первым, кто после меня спросил Оуэна, не имеет ли он отношения к происшествию с «фольксвагеном» доктора Дольдера, оказался пастор Меррил. Несчастному автомобильчику было суждено все наши весенние каникулы провести в кузовной мастерской.
