— Зачем она столько пьет? — спросил я Оуэна.
— ХЕСТЕР ОПЕРЕЖАЕТ СВОЕ ВРЕМЯ, — сказал он.
— Как это? — спросил я его. — Нас что, ждет поколение пьяниц?
— РАСТЕТ ПОКОЛЕНИЕ НЕДОВОЛЬНЫХ, — ответил Оуэн. — А ЗА НИМ, МОЖЕТ, ДВА ПОКОЛЕНИЯ ТЕХ, КОМУ БУДЕТ НА ВСЕ НАЧХАТЬ, — добавил он.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— НЕ ЗНАЮ ОТКУДА, — сказал Оуэн Мини. — Я ПРОСТО ЗНАЮ ТО, ЧТО ЗНАЮ, И ВСЕ.
Торонто, 9 июня 1987 года — после погожих выходных, солнечных, безоблачных, прохладных, как осенью, я не выдержал и купил «Нью-Йорк таймс»; слава богу, никто из знакомых меня не видел. Одна из дочерей миссис Броклбэнк в эти выходные венчалась в капелле школы епископа Строна; у наших выпускниц это принято — даже слабые ученицы возвращаются под сень родной школы, чтобы здесь пойти под венец. Иногда меня зовут на свадьбу; миссис Броклбэнк, например, пригласила меня, но именно эта ее дочь не училась у меня ни на одном курсе, и мне показалось, миссис Броклбэнк позвала меня только потому, что я случайно попался ей на глаза, когда она яростно подстригала живую изгородь у себя во дворе. Официального приглашения мне никто не присылал. Я не люблю пышных торжеств; мне там неуютно. К тому же дочь миссис Броклбэнк выходит замуж за американца. Мне кажется, я и «Нью-Йорк таймс» купил из-за того, что на Рассел-Хилл-роуд наткнулся на машину, под завязку набитую американским семейством.
Американцы заблудились; они никак не могли найти то ли школу епископа Строна, то ли школьную капеллу — они сидели в машине с нью-йоркскими номерами и не могли взять в толк, как правильно произносится имя епископа.
Где здесь находится школа епископа Стрейчана? — спросила меня женщина.
— Епископа Строна, — поправил я ее.
— Что-что? — переспросила она. — Я не пойму, что он сказал, — обернулась она к мужу, сидевшему за рулем. — По-моему, он говорит по-французски.
— Я говорю по-английски, — просветил я идиотку. — По-французски говорят в Монреале. А вы в Торонто. Здесь все говорят по-английски.
— Вы знаете, где находится школа епископа Стрейчана? — крикнул муж.
— Епископа Строна! — гаркнул я в ответ.
— Да нет, Стрейчана! — крикнула жена.
Тут подал голос кто-то из ребятишек на заднем сиденье:
— По-моему, он говорит вам, как это правильно произносится.
— Да зачем мне знать, как это правильно произносится? — удивился отец. — Я хочу знать, где эта школа находится.
— Вы знаете, где она находится? — спросила меня женщина.
— Нет, — сказал я. — Ни разу не слышал.
— Он ни разу не слышал! — повторила женщина. Она вытащила из сумочки письмо и открыла его. — А где находится Лонсдейл-роуд, не знаете? — спросила она.
— Где-то здесь, — ответил я. — Что-то вроде знакомое.
Они укатили — в направлении улицы Сент-Клэр и водохранилища; разумеется, не в ту сторону. Их планы были, безусловно, неясными, но зато они продемонстрировали просто-таки образцовую американскую решимость.
И вот теперь на меня накатило что-то вроде ностальгии — со мной это иногда случается. И что за денек я выбрал для покупки «Нью-Йорк таймс»! Вообще, я уже давно понял, что удачных дней для этого не бывает. Но что за статью я прочел сегодня!
Нэнси Рейган заявляет, что слушания в конгрессе не повлияли на президента.
Вот это да. Миссис Рейган сказала, что слушания в конгрессе по сделкам «Иран-контрас» не повлияли на президента. Миссис Рейган была в Швеции, где ознакомилась с программой по борьбе с наркотиками в средней школе одного из пригородов Стокгольма; подозреваю, она — одна из тех многочисленных американцев весьма зрелого возраста, которые уверены: корень всех зол в распущенности современной молодежи. Кто бы объяснил миссис Рейган, что вовсе не на молодых — пусть даже они балуются наркотиками — лежит вина за все те беды, что охватили нынешний мир!
Жена каждого из американских президентов что-нибудь упорно искореняет: вот миссис Рейган глубоко огорчена проблемой наркотиков. Миссис Джонсон, кажется, хотела избавить страну от старых разбитых автомобилей — ржавой рухляди, что портит пейзаж; она всякий покой потеряла, придумывая, куда их девать. Еще одна президентская (а может, вице-президентская) жена считала позорным, как мало в стране уделяется внимания «искусству»; я сейчас уже не помню, что она предлагала сделать, чтобы спасти положение.
Но меня не удивляет, что слушания в конгрессе «не повлияли» на президента. На него вообще не особенно «влияют» решения конгресса насчет того, что президенту можно, а чего нельзя, так что и эти слушания вряд ли хоть когда-нибудь на него «повлияют».
Кого заботит, «знал» ли он — точно или неточно, — что деньги, вырученные от тайных поставок оружия Ирану, были переправлены для поддержки никарагуанских мятежников? По-моему, большинству американцев на это наплевать.
Американцам надоело слушать о Вьетнаме еще до того, как они оттуда убрались. Американцам надоело слушать об «Уотергейте» и о том, что делал и чего не делал Никсон, еще прежде, чем все это получило подтверждение. Американцам уже надоели разговоры о Никарагуа; к тому времени, когда слушания в конгрессе по делу «Иран-контрас» закончатся, американцы не будут (или не захотят) ничего об этом знать — их от всего этого уже тошнит. Спустя какое-то время они и Персидским заливом будут сыты по горло. Иран-то им уже сейчас осточертел.
Привычная тошнота — все равно что у Хестер, блюющей под Новый год. Был канун 6З-го; Хестер тошнило в розовом саду, а мы с Оуэном сидели и смотрели телевизор. Во Вьетнаме тогда находилось 16 300 американских военных. В канун 64-го общее число находящихся там американцев достигло 23 000; Хестер снова выворачивало наизнанку. По-моему, в том году январская оттепель наступила слишком рано; по-моему, Хестер в том году блевала под дождем, хотя, возможно, ранняя оттепель была в ночь под Новый 65-й год, когда личный состав вооруженных сил США во Вьетнаме вырос до 184 300 человек. А Хестер все блевала; она делала это беспрерывно. Она отчаянно выступала против войны во Вьетнаме, она ее просто на дух не переносила. Хестер до того яростно была настроена против войны, что Оуэн Мини не раз повторял, будто знает единственный хороший способ вывести из Вьетнама всех наших соотечественников.
— ЛУЧШЕ БЫ МЫ ВМЕСТО НИХ ОТПРАВИЛИ ТУДА ХЕСТЕР, — говаривал он. — ХЕСТЕР ДОЛЖНА ПРОПИТЬ СЕБЕ ДОРОГУ ЧЕРЕЗ ВЕСЬ СЕВЕРНЫЙ ВЬЕТНАМ, — говорил Оуэн. — НАМ НУЖНО ПОСЛАТЬ ХЕСТЕР В ХАНОЙ, — сказал он мне. — ЭЙ, ХЕСТЕР, МНЕ ТУТ В ГОЛОВУ ПРИШЛА ИНТЕРЕСНАЯ МЫСЛЬ, — окликнул он ее. — ПОЧЕМУ БЫ ТЕБЕ НЕ ПОЕХАТЬ ПОБЛЕВАТЬ НА ХАНОЙ?
В канун 1966 года личный состав вооруженных сил США во Вьетнаме насчитывал 385 300 человек; 6 644 погибли в боевых действиях. Тот Новый год мы с Оуэном и Хестер встречали порознь. Я в одиночестве смотрел телевизор в доме 80 на Центральной улице. Уверен, Хестер в это время где-то блевала, но я не знал где. В 67-м во Вьетнаме было 485 600 американцев; число убитых там достигло 16 021. Я смотрел телевизор в доме 80 на Центральной, и снова один. Я запасся выпивкой в несколько большем количестве, чем нужно одному; я пытался вспомнить, когда бабушка купила цветной телевизор, но так и не смог. Теперь у меня имелось столько выпивки, что впору самому сблевать в розовом саду. Было довольно холодно, и я подумал: дай бог Хестер блевать сейчас где-нибудь в более теплых краях.
