Книга Салам тебе, Далгат!, страница 39. Автор книги Алиса Ганиева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Салам тебе, Далгат!»

Cтраница 39

Изложение (а скорее – воспевания) всех этапов инициации (по восхождению, от умершего голубя – до жертв грузино-осетинского конфликта) перетекает в лирическую коду с риторическими вопросами («И что? И зачем я все это вспоминаю? Зачем хочется воскрешать перед глазами когда-то увиденную?»), импрессионистскими фразами-мазками («Само слово “кровь” звучит неприятно и даже неприлично. Однако завораживает взгляд. Разглядываю эти пять букв, фокусируясь на срединной “о”, и как будто кровь теряю, в ушах звенит, закручиваюсь в воронку, уносит в темноту») и аккордным замыканием цикла. В последнем абзаце три года уже не автогерою Шаргунову, а его сыну, и встречается им не голубь, а раздавленная собака, и сын, точно так же, как когда-то отец, проходит мимо, не оборачиваясь. Рождается не только смысловая, но и лексическая закольцовка: вначале текста – «ясный, как ангел», в конце – «мой ангел не обернулся».

Примерно так же строятся и другие эссе – хлесткие, богато раскрашенные, приближенные к стихопрозе, к речитативу фразы, концентрация автобиографических, в основном детских впечатлений и ощущений. Ребенок, мальчик, – главная фигура шаргуновских эссе, причем мальчик этот, будучи самим Шаргуновым, в итоге довольно часто трансформируется в его малолетнего сына, раз за разом создавая эффект неразомкнутости времени, мистического кольца. Любая тема (Новый год, люди и собаки, гиперактивные женщины и тем более память) становится основой для фрагментарной, отрывочной рефлексии, для аппликации эпизодов из детства и юности вокруг заданного вопроса.

Та же сентиментальная, интимно-исповедальная, лирическая нота в глянцевых колонках Прилепина. В журнале “Glamour”, к примеру, это вариации на легкую и непринужденную тему (купание на речке с двумя женщинами, например) или фантазия от женского лица – обращение к Щелкунчику («Щелкунчик, щелкопер, имя твое шелестит, как волосы твои, которые я пропускала меж пальцев. Дуралей ты мой, дуралей, совсем ты дурачок») . Удивительно, как свойственные порой и Прилепину и Шаргунову лирические интонации («как хороши, как свежи были розы») хорошо вписываются в требуемый формат. Впрочем, для сравнения в «Большом городе» Прилепин пишет несколько по-другому. Исповедальность остаётся, но слог становится суше, трезвее, брутальнее. «Мы опротивели природе. Мы раскисли так, что на черных землях Нижегородчины взошли озимые. Мой водитель говорит, что рискует на всяком сыром повороте оставить свои шипы. Мой двухлетний сын никак не поймет, что такое снег» .

Кто-то скажет, что для серьезных толстожурнальных писателей темы мелковаты. Воздушны. Высосаны из пальца. В раздел публицистики не вписываются. Но на то и глянец, чтобы «не грузить» публику. На то и молодые писатели, чтобы оперативно реагировать на современные культурологические заказы. А можно ли скрестить глянец и толстый журнал? Можно ли, полюбовавшись писательскими бицепсами, татуировками, вызывающе насупленными бровями, почитать затем длинный аналитический разбор их произведений?

Сейчас таких гибридов не существует. Покойная «Русская жизнь» или легендарные «ОМ», «Птюч», «Матадор» 90-х – всё же несколько из другой оперы. По концепции им близко, разве что, «НЛО», да и то с большой натяжкой. Захочет ли умный глянец делать эксклюзивные «винтажные вставки» из серой бумаги, с убористым текстом настоящих объемных толстожурнальных материалов? А что? Разве это не модно? Но это так, в порядке бреда.

Напрашивается еще один вопрос: хорошо ли, что «глянец» наступает на территорию современной литературы, и не приведет ли это к дальнейшей ассимиляции и полному миксу того и другого? Для ответа нужно уяснить расстановку сил. Не стоит путать пишущих медиагероев, существующих только в глянцевом микроклимате, и тех, кого глянец рекрутирует из литературных журналов. А «перебежчиков», совмещающих обе социальные роли, как вы можете заметить, не так уж и много: я всё время называю одни и те же имена. Их число ограничено прежде всего самими критериями отбора, о которых уже говорилось: от авторов требуются молодость и харизма, легкая адаптация к актуальным культурным запросам. Важно, чтобы выстроенный ими имидж соответствовал имиджу героев дня: сильных, слегка непокорных, экзотичных и загадочных.

Однако тот факт, что несколько молодых писателей живут двумя ипостасями – тихой интеллектуальной и шумной публичной – совсем не свидетельствует о какой-то экспансии глянца в литературу. Сами авторы четко разделяют оба формата. Тот же Садулаев публикует в «Знамени» толстожурнальные по фактуре повести «Шалинский рейд» или «Одна ласточка не делает весны», но отрывки коммерческого романа «Таблетка» или его сиквела “AD” пойдут только в глянец. Снегирев рассказы печатает в «Октябре» и «Знамени», а последний фельетонный роман «Тщеславие» анонсирует в «Собаке». В общем, мухи и котлеты разделяются сами собой, да так, что не придерешься.

Как мне кажется, в будущем количество авторов, совмещающих в своей карьере обе модели – «редакторскую» толстожурнальную и «продюсерскую» глянцевую, – будет только расти. Но на автономии традиционного литературного пространства это никак не скажется. Полное разделение специализаций. Соответственно, толстожурнальная критика будет скорее реагировать на «матовую» ипостась писателя, которую практически не замечают популярные рецензенты, и в этом я не вижу повода для беспокойства. Пока на глянцевой бумаге красуются те, чьи книги, а не только имидж, востребованы читателями, популярные очерки и писательские фотосессии – не угроза литературе, а ее очень современный аксессуар.

...

2010

Вчера не догонишь, от завтра не уйдешь

Вполне возможно, что причины текущего финансового перелома кроются не столько в американском ипотечном кризисе или стремлении банков к наживе, сколько в многолетнем упадке западного постиндустриального общества в целом. Как и пророчили бесчисленные теоретики заката Европы, машинизация общества, перепроизводство, жажда потребления и вещизм наконец приблизили «буржуазный» мир к трагическому концу.

В российском культурном пространстве этот взгляд нашел бы своих адептов, недаром в «стабильные» нулевые годы родился целый пласт худлита, осуждающего консюмеризм, коллективный эгоизм и прочие ужасы технотронной эры. Что совпало с появлением после дефолта 98-го тех самых аморфных и бездуховных мещан-потребителей, получающих большой доход за пустое сидение перед компьютером. Именно их Г. Юзефович года четыре назад назвала «классом-гегемоном», «офисной интеллигенцией» и «молодым средним классом» , на который главным образом будет ориентироваться любой поставщик ценностей, в том числе «миддл-литературы» (термин Г. Циплакова ).

Устои западной цивилизации, построенной на искусственном завышении продукции и уровня жизни, теперь всерьез задрожали, а первым пострадал класс-гегемон. То есть герои литературного мейнстрима (Р. Сенчина, Г. Садулаева, Гарроса-Евдокимова, Д. Бавильского, В. Козлова и пр.), а также целой линии офисной трэш-прозы типа романов С. Минаева или «Anti casual. Уволена, блин» Н. Маркович.

О том, что западное общество массового потребления, уязвленное культурной исчерпанностью, творческим бессилием, одномерным мышлением, катится к неминуемому коллапсу, на самом Западе говорят уже не одно десятилетие (Шпенглер, Вебер, Хёйзинга, Швейцер, Фромм, Тоффлер, Маркузе и многие другие, не считая писателей). На этом фоне антибуржуазный вектор современной российской прозы выглядит заимствованным, но не теряет специфики (точно так же, как не совсем понятна природа российского кризиса – то ли это эхо американского, то ли нечто автохтонное).

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация