И на том общересторанное общение было исчерпано.
Обещание Суллы оказалось не красным словцом: катер их ждал. Вдоль береговой линии базы над озером была, оказывается, устроена настоящая набережная, с гранитным парапетом, гранитными лестницами к воде, один ее конец увенчивался небольшим причалом с пришвартованными к нему лодками и двумя ослепляющими своим ярко-белым обликом катерами. Около того, что крупнее, стоял, потряхивал в нетерпении ляжкой, человек в черно-белой морской фуражке с якорем и таком же белоснежном, как сам катер, кителе. Но только он заметил приближающееся к нему общество, все его нетерпение отлетело от него, нога замерла, а на лице обозначилась улыбка приветствия.
– Готов, кэп? – вопросил Сулла, подавая ему руку. – А то мы уже бьем копытом.
– Готов на все сто, – одновременно отвечая на пожатие и поспешно указывая на катер внизу, с откровенным подобострастием отозвался кэп. Он знал положенное ему место и выказывать недовольство основательным, судя по всему, опозданием своих пассажиров не смел.
– Тогда вперед, – повелительным жестом, как направляя в бой легионы, выбросил перед собой руку Сулла.
Мотор зарокотал в глубине лакового снежного тела катера уютным ласковым баском. Катер медленно подался от причала, словно не решаясь расстаться с ним, словно преодолевая тоску разлуки, и решился, бросился в самостоятельную жизнь: прибавил густоты и силы своему баску, с бешеным азартом рванул вперед, присев на корму, хлюпающе засвистел водой, взбив ее кипящими седыми усами. Только что давивший каменным недвижием, как прессом, горячий воздух разодрался в клочья, обратившись ураганным ветром, сорванные с защитного носового стекла его завихрения заполоскали волосы на голове, в лицо остро покалывающими иглами полетели водяные брызги. Восторг и упоение скорости овладели В. против всякого его желания. Голиаф, еще мгновение назад возвышавшийся закрывавшей солнце горой, уменьшился в размерах, сделался карликом, злобным гномом, не способным причинить никакого зла, его бронзовые доспехи, его меч, его шлем – все было лишь шутовским, карнавальным нарядом, склеенным крахмальным клеем из папье-маше.
Катер пересек озеро, развернулся, осыпав лицо колкой водяной сечкой, которую тут же снял хлесткий порыв бокового ветра, и по плавной кривой их кэп (или как его следовало называть?) вывел катер на прямую вдоль озера, держа его в каких-то двух десятках метров от берега. Словно предлагал (а может быть, и в самом деле предлагал) полюбоваться архитектурой толпящихся на нем особняков, видом то и дело возникающих набережных, причальных бухточек в гроздьях лодок, катеров, яхт.
Три сосны, стоящие на всхолмье подобно трем былинным богатырям, и раскидистый дом из красного кирпича под ними предстали глазу совершенно неожиданно, хотя В. и ждал их появления. Неожиданно – потому что так близко от берега резал озерное полотно катер, с такой калейдоскопической быстротой один береговой вид сменялся другим. Вот их еще не было мгновение назад – и вот возникли, а вот уже и нет этих сосен, смешались с остальным лесом, и только красный кирпич стен был еще виден некоторое время сквозь зелень, но там исчез за языками леса и он.
Сулла, еще лишь рассаживались, безоговорочно устроился рядом с кэпом и сейчас, когда врезали вдоль озера, перенял у того штурвал, явно уже не впервые берясь за него, ему требовалось поделиться своим экстазом, и он оглянулся назад, на В. с Угодницей, воскликнул, перекрикивая рев мотора:
– А?! Что?! Ничего?
– Замечательно! Чудесно! – мгновенно подавшись к нему, вся радость ни с чем не сравнимого удовольствия, отозвалась Угодница.
В. дождался, когда на них снова глянет затылок Суллы, наклонился к ней и проговорил в самое ухо, так, чтобы Сулла наверняка не услышал – хотя в этом и не было необходимости: стоявший шум не позволил бы:
– Беги от него, беги как можно скорей!
Угодница отстранилась от В.
– Вы что, не желаете мне счастья?
– Наоборот.
– Тогда как же вы можете советовать мне такое?
О, каким беспощадным негодованием горело ее лицо, с какой страстью она готова была бороться за свое счастье, на пути которого, так неожиданно, становился В.
Что ему было добавить к тому, что сказал? Сослаться на примнившуюся картину? Когда он и сам не слишком верил в ее реальность? Интуиции своей он верил, вот чему. Но почему должна была верить его интуиции она?
– Как хочешь, – расписался в своем бессилии В., откидываясь на спинку сиденья. – Как знаешь. – Через некоторое время непонятно почему добавилось: – Каждый отвечает за свою жизнь сам.
– Вот именно, – не замедлила с ответом Угодница. Уже умиротворенно, но с вызовом.
– Какие планы? – спросил Сулла у В. Ответа, впрочем, ему не требовалось. – Что-то меня в сон потянуло от водных процедур, – отсылая к словам финансового директора в ресторане, продолжил он, – надо бы подремать. – При этом так, чтобы не видела Угодница, подмигнул В. – Не прочь подремать? – повернулся он следом к ней.
– Ой, я за, – с готовностью отозвалась она, тут же зевнув.
– Спасибо за прогулку, – поблагодарил В. – Мне надобности дремать нет. Я выспался. Пойду, может быть, кто-нибудь мне компанию в бильярд составит.
– Тут еще велосипеды есть. Можно взять, покататься. Поинтересуйтесь, – проявила заботу Угодница.
– Поинтересуйся-поинтересуйся, – поддержал Сулла. – А после обеда мы с тобой в теннис. Не против в теннис?
– Да наверное, – как чувствовал, так и ответил В.
Сулла с Угодницей ушли в свои апартаменты, и он вновь остался в неприкаянном одиночестве. Что было делать, чем занять себя? Совсем ему не хотелось никакого бильярда. Да и велосипедной забавы. Голиаф, превратившийся во время прогулки на катере в мелкого гномика, исчез совсем, вызывай на бой – не откликнется: откуда ему взяться?
Ноги между тем вели В. коричневогравийными дорожками – с одной на другую, с одной на другую, – и через некоторую пору он вышел к той беломраморной беседке-ротонде, в которой Сулла признался ему в своей беде. В. задержался на пороге, постоял, словно предстояло пересечь некую границу, и ступил внутрь. Озеро, просторно раскинувшись на созданном для него природой ложе, могуче и бесстрастно лежало внизу, подставляя себя человеческому взгляду с бесстыдством просуществовавшего века и тысячелетия Божьего творения, которому нет никакого дела ни до этих появившихся недавно на его берегах строений, ни вообще до человека. Исполненный величия и силы был вид.
Сороковая симфония Моцарта заиграла в кармане.
В. опасался, что это жена, которой теща могла сообщить засвеченный вчера перед нею номер, но это был директор по связям. В. совсем забыл, что чей звонок ждать вероятнее всего – это его, и сейчас, услышав голос директора по связям, почувствовал радостное облегчение.
– Что это ты такой довольный жизнью? – среагировал директор по связям на его радостное приветствие с досадливой подозрительностью.
