Костя затыкается. Я, конечно, применил болевой прием, но уж так человек устроен: не почувствовав боли сам, не понимает чужой.
— Что, телефон у нее по-прежнему не отвечает? — спрашивает он потом.
Я взглядываю на него. Ах, Костя, милый мой. Пробрало.
— Нет, — говорю я, вновь устремляя взгляд на дорогу, — не отвечает.
* * *
Евдокия объявляется назавтра утром, и довольно рано. Мы с Костей еще спим, и я вылетаю к телефону на звонок из постели.
— Ты еще дрыхнешь?! — слышу я в трубке исполненный энергии голос Евдокии. — Как можно, когда ты мне так нужен!
В этом ее исполненном энергии голосе ни тени вины за вчерашнее, напротив: это я виноват, смею спать, когда нужен.
— Ты почему вчера не пришла? — встречно спрашиваю я.
— Не получилось, — коротко, как о чем-то несущественном, отвечает она.
— А что у тебя было с телефоном?
— Что такое у меня было с телефоном? — подобием эха отзывается Евдокия.
Вертел ревности просаживает мне кишки, желудок, селезенку, пищевод с трахеями, вылезая из гортани, и электрический жар гриля тотчас начинает поджаривать поросеночка.
— Он у тебя был отключен.
— Ну да, я его отключила, — с охотой подтверждает Евдокия.
— Что у тебя произошло, что ты не пришла и еще отключила телефон?
— Да ты меня ревнуешь, что ли? — В голосе Евдокии возникают снисходительно-успокаивающие, кроткие нотки. — Папа у меня приехал. Не предупредил, ничего. Звонок в дверь, открываю — он на пороге. Я тебе из-за этого сейчас и звоню.
— Из-за приезда отца?
— Из-за приезда отца, — покладисто, все с теми же нотками кротости отвечает Евдокия.
Что же, как ни дико ее объяснение, мне придется принять его. Что мне остается еще.
— При чем здесь вообще твой отец? — только и спрашиваю я.
— Давай встретимся, я тебе все объясню, — говорит Евдокия. — Как скоро ты сможешь выехать?
Она просит меня встретиться где-нибудь на полдороге. И совсем не нужно никакого кафе, как она обычно любит, можно просто пересечься — и поговорить, да и прямо в машине.
— У тебя сейчас, после ремонта, не машина, а зверь, — льстит мне Евдокия.
— Давай встречаемся часа через полтора, — говорю я.
— Через час, — предлагает она мне.
Через час — это нереально, учитывая, что, кроме умыться — побриться, сварить-хлобыстнуть кофе, мне еще предстоит мчать на своем корыте, объезжая утренние пробки.
Но она настаивает.
— Хорошо, через час, — соглашаюсь я. — Только тебе почти наверняка придется полчаса ждать меня.
Ждать меня ей приходится не полчаса, а полный час: автомобильные пробки — сама сущность нынешней московской жизни.
Когда, припарковав машину в условленном месте, я вижу ее бегущей ко мне, всей своей перекрученно-сжавшейся фигуркой, свидетельствующей о том, как замерзла, я жду — ко мне рядом сядет сейчас само воплощенное негодование, но нет: Евдокия — сама покладистость и смиренство.
— Да, ты был прав, — с шелковой интонацией говорит она. И просит, засунув руки между коленями: — Сделай печку пожарче, пожалуйста.
Я задаю печке такой режим, что снизу по ногам начинает веять, будто от доменной печи.
— Что произошло? — спрашиваю я.
Того, что мне выдает Евдокия, я бы не смог предположить, даже обладай фантазией, о которой говорят «буйная». Моя радость просит меня ни много ни мало как послужить у ее отца личным водителем.
— Нет, ты не думай, что я тебя прошу об этом как об одолжении, — говорит она. — О наших отношениях он вообще не должен знать! Ничего, ты понял?!
Ну да, конечно, что-что, а вот это как раз мне понятно.
— Что же, за деньги? — ошарашенно спрашиваю я.
— Естественно, — подтверждает она. — Он заплатит.
— Да вообще-то мне это не интересно — говорю я. — Ни за деньги, ни без денег. Надо найти какого-то профессионала — думаю, это не проблема.
Евдокия прерывает меня:
— Ты не понимаешь! Просто кто-то, откуда-то, неизвестно кто папу не устраивает. Ему нужен человек, на которого можно положиться. Которому можно доверять!
— И ты полагаешь, на меня можно положиться и доверять?
Она смотрит на меня прямым твердым, каким-то железным взглядом. Она дорога мне той своей явленной в улыбке кислинкой — какой я увидел ее впервые на выступлении в МГУ, — а эта меня и настораживает, и пугает, эта мне чужая, не моя.
— Естественно, — снова произносит она. — И положиться, и доверять. Ведь ты это будешь делать для меня.
— То есть все-таки ты просишь об одолжении, — говорю я.
Моя радость некоторое время молчит.
— Ну, получается, да, — соглашается она потом. — Но об одолжении для меня, не для него. Это мне нужно. Он приехал, ему требуется много гонять по его делам, он меня попросил найти такого человека, и к кому мне обратиться, как не к тебе? Я обращаюсь к своему мужчине, я его, можно сказать, умоляю, а он мне: я не могу! Ты мне не имеешь права отказывать!
«К своему мужчине». Этот аргумент оглушает меня. Стыдно сказать, в этот момент я вспоминаю, как обратился к Балерунье. Она мне не отказала.
— Значит, он мне еще и заплатит? — произношу я после паузы.
— Да, он тебе еще и заплатит! — с нажимом отвечает она. — Я понимаю, деньги его тебе не очень нужны, но не в деньгах же дело!
— А что за срочность такая? Почему как на пожар? — спрашиваю я.
Ей становится ясно, что я согласился. Что я готов переоблачиться в извозчицкий армяк и возить ее папу, привыкшего в своей прежней вице-мэрской жизни к мягкому автомобильному креслу под задом. О, каким счастливым удовлетворением освещается ее лицо! Я снова прозреваю в ней ту, мою, и ощущаю ее кислинку, что так дорога мне.
— Срочность — потому что ему нужно уже сегодня. — Она снова само смиренство и кротость. — Прямо вот сейчас. И одна встреча назначена. И другая.
— А если у меня тоже встреча? — задаю я вопрос.
— Отмени, — прекрасно видя мою готовность взмахнуть кнутом и гнать лошадей, говорит она. — У тебя ведь ничего экстраординарного? А он все же два с половиной года был оторван от жизни. — Папа, я договорилась, выезжаю к тебе с водителем, скоро будем, собирайся, — набрав номер, произносит она в трубку, когда я завожу двигатель.
И каким голосом она говорит это! Это опять та, не моя, и в ее устремленном вдаль, на поток машин впереди, сосредоточенном взгляде мне вновь чудится нечто железное .
Когда мы останавливаемся около ее дома, уже выбравшись из машины, приготовившись захлопнуть дверцу, она вновь заглядывает ко мне:
