Книга Полет шмеля, страница 29. Автор книги Анатолий Курчаткин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Полет шмеля»

Cтраница 29

Евгений Евграфович всхохатывает.

— У меня жена. Жена не картошка, не выбросишь из окошка.

Мы пересекаем простор пустынной передней и входим в гостиную. В отличие от передней гостиная не пуста, десятка полтора человек предпочли развлекательной программе программу застольную и, крепко засев за столами несколькими компаниями, шумят так, как перед боем курантов все собравшееся у Райского общество. На нас с Евгением Евграфовичем никто не обращает внимания, мы невидимками проходим к столу с напитками, вооружаемся — я коньяком, он бокалом апельсинового сока, в который вливает рюмку водки, — и, сделав крюк к столу с едой, чтобы положить на тарелки немного закуски, отправляемся к столам, что поставлены вдоль стен.

— Ну, давайте, рад вас здесь встретить, — говорит Евгений Евграфович, протягивая ко мне бокал, когда мы садимся. — А то, знаете, Инок так звал, так звал, и жена так загорелась к нему, а у нас знакомых здесь — полтора человека, что за удовольствие!

Инок — это от Иннокентий, Райского зовут Иннокентием. А Иноком зовут немногие, только очень близкие, вернее, особо доверенные люди. Для меня, например, несмотря на наш стаж знакомства, он никак не Инок.

— И я вас рад, Евгений Евграфович, — откровенно кривлю я душой, надеясь, что мое криводушие не написано у меня на лице. Допускаю, что ему доставит удовольствие сообщить Балерунье о Евдокии — есть такой тип людей.

Мы звонко чокаемся и делаем по глотку. Я коньяку, он своего самодельного коктейля. После чего Евгений Евграфович вытягивает ноги, забросив их одна на другую, и разваливается на стуле так, что весь вид его свидетельствует: он устроился за столом всерьез и надолго.

— Куда это вы пропали, Леонид Михайлович? — спрашивает он.

— Пропал? — переспрашиваю я. — В смысле?

— В прямом, Леонид Михайлович, в прямом! Исчезли, как сон, как утренний туман. Сколько уже времени — и ни звонка. Или вы тогда несерьезно?

— Учреждаюсь, — говорю я. — Мне ведь, вы помните, нужно учредить институт. Чтобы вы могли заключить договор.

— А, да-да, — вспоминает он. — И что, какая стадия?

— Да если бы не Новый год! — невольно в сердцах отзываюсь я. — К католическому Рождеству уже нигде никого, никто ничего не делает, все — только о том, как, где, с кем будут встречать приход младенца. И начинают уже гулять.

— А потом еще Рождество православное, а потом старый Новый год! — хохоча, прерывает меня Евгений Евграфович. — Русский размах! Что такое русский человек без русского размаха? — Он расслабленно машет рукой. — Не спешите. Народ един в своей сущности. И в наших зубчатых стенах не лучше. До старого Нового года тоже ничего с места не сдвинется. — И произносит через недолгую паузу: — Вы знаете, а стихи мне ваши понравились. Вот эти мне особенно запомнились, где рифма «Россию — мессии!» Как вы там? «Рукой прозектора-выпивохи»? — Он благостно хохочет, закидывая голову вверх.

— Есть такая строчка — подтверждаю я.

— Это вы о Ельцине?

Я бормочу:

— Ну, в общем… Это ведь метафора. Как вы чувствуете — так и толкуйте.

Я не умею говорить о своих стихах. Особенно когда их хвалят. Не умел в молодости и не научился за жизнь. Язык мне тотчас сковывает, он отказывается повиноваться, я впадаю в косноязычие. У меня чувство, стихи должны говорить сами за себя, и когда они говорят, место их создателю в глубокой тени. Жаль, кстати, что не умею говорить. Есть поэты, которые говорят о своих стихах так — их хочется издавать и издавать (что с ними и делают, даже и в нынешнюю пору, когда стихи никому не нужны). Может быть, владей я подобным даром, у меня было бы не три книжки за жизнь, а тридцать три.

— Что, допиваем — да двигаем обратно в зал? — говорю я.

Во взгляде Евгения Евграфовича выражается удивление.

— Зачем?

— А жена? — теперь удивляюсь я. — Не выбросишь из окошка.

Евгений Евграфович согласно кивает.

— То-то и оно. Чего ж спешить. Хорошо сидим. Добьем — и давайте еще по заходу. Да?

У меня нет никакого желания идти на новый заход, я уже весь в зале с моей радостью, но мне не остается ничего другого, как принять его предложение. Он столоначальник, статский советник, Стива Облонский, я простой писарь, коллежский регистратор, Акакий Акакиевич, Макар Девушкин. О Боже, всю жизнь я мечтал о статусе свободного человека и, казалось, был им, но это только казалось, казалось!..

Мы отправляемся к столу с напитками, делаем дубль и возвращаемся к своим тарелкам с закуской.

— А что, Евгений Евграфович, как наш свитер вашей жене? — спрашиваю я. — Презентация прошла благополучно?

— О, очень понравился, очень! — восклицает Евгений Евграфович. — Я его уже вовсю ношу, можно сказать, не снимая.

— Давайте тогда за удачное начало нашего сотрудничества, — протягиваю я к нему свой коньяк.

— Да, вполне удачное. Весьма даже удачное, — с удовольствием подтверждает он, ответно протягивая ко мне бокал. И когда отпивает глоток, сообщает: — Я, должен сказать, очень доверяю людям со вкусом в одежде. Вроде бы что, вкус в одежде. Но вкус в одежде, по моему наблюдению, должен сделать вам комплимент, свидетельствует о тонком уме.

Я отвечаю ему не менее глубокомысленным и не менее светским рассуждением о типах ума — глубоком, широком, узком, житейском, научном, — и наша беседа, как брошенная лодка на волне, несется дальше по воле несущего ее ветра. По сути, мы ведем салонный разговор о погоде; у меня сворачивает от него скулы, как от кислого, мне хочется вернуться в зал, но Евгений Евграфович, становится очевидно, не намерен подниматься, — и мы досиживаем в гостиной до момента, когда она вновь начинает наполняться народом, что означает: развлекательная программа закончилась.

Мы с Евгением Евграфовичем натаскиваем к нашему столику стульев, чтобы могли сесть и моя радость с Гремучиной, и его жена, и принимаемся выглядывать их. Первыми появляются Евдокия с Гремучиной. Я испытываю угрызения совести, что бросил мою радость наедине с этим борцом за сексуальную свободу женщин, но у них вид закадычных подружек: Евдокия держит Гремучину под руку, и они оживленно болтают.

Евдокия, угадываю я по ее лицу, когда они подходят к нам, готова излить на меня поток упреков, что я исчез, но она не успевает сделать этого. Ее опережает Гремучина.

— О-ой! — выпевает Гремучина, так и бросаясь к Евгению Евграфовичу. — Женечка! И ты здесь! Как я рада! — Она обвивает руками Евгения Евграфовича за шею, можно сказать — вешается на него, и можно сказать — принуждает к поцелую в губы. — Женечка! Женечка! — приговаривает она. — Как я рада, как я рада! Молодец какой! К Райскому пришел, к нам, творческим людям, не стал со своими дьяками-подьячими тусоваться…

— Ну уж ты тоже! Не обижай брата чиновника, не обижай! — шуткой, но и со строгостью отвечает Евгений Евграфович. — Без нашего брата, как в той советской песенке пелось, даже солнце бы не вставало.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация