Мою депрессию трогать категорически запрещается!
— Это Николай! Книжку-то писать будем?
— Не знаю. У меня личная драма. А в таком настроении я могу писать только матерные стишки.
Он засмеялся.
— Может, тебе валерьянки попить или на слонах покататься?
— Я фанатка «Новопассита»! А если слона — то в молочном шоколаде. Между прочим, я до сих пор реабилитируюсь после той встречи!
— Когда будем договор-то подписывать?
— А это обязательно?
— Да. Ты сдаешь сценарий, он уже тянет на книгу, но я думаю, тебе труда не составит обработать все до литературного текста.
— Меня столько лет учились убирать литературщину из текса, что вернуть ее обратно — святое дело!
— Тогда до следующей недели!
— Пока-пока!
Еще спустя пару дней я начала выходить на улицу, надевая темные очки-капли и разглядывая прохожих, как героиня французского кино.
В моем городе грез ничего не меняется и это прекрасно, все те же ночные лица, родные. Все те же места, с запахами и музыкой моей жизни. Низ живота наполняет старое чувство темных очков и безумно нежного куража, не событийного, а внутреннего. Кажется, что каждый прохожий дышит твоими ощущениями, что у всех в этом городе личная драма.
Мне нравилось ходить в кафе «Гоголь-моголь» с ноутбуком и писать там, поедая блинчики со свежими ягодами. Пить фреши. Отмахиваться от сигаретного дыма и просить официанта принести мне бесплатных газет, листать их, не читая, для антуража.
Я нервничала и переживала из-за случившегося так нестерпимо яростно, что у меня прекратились месячные. Естественно, диагноз, который я придумала, не заставил себя ждать — дисфункция яичников.
Врач, правда, предполагал что-то с мочевой системой, поэтому настоятельно просил пописать в баночку и отдать ему сей экземпляр для точной формулировки диагноза.
С врачами так скучно — вот другое дело справочник Фельдшера.
Мне его папа иногда читал перед сном — я засыпала так лучше. Папа всегда знал, что у меня за детская болячка, и ставил диагнозы безошибочно, еще до приезда врачей.
Иногда я подслушивала разговоры за соседними столиками и записывала особо понравившиеся слова людей: «Как только нам вдруг тоже стал нужен от них секс, они тут же зажались и стали настаивать на платоническом общении. Мужчины двадцать первого века».
Или вот еще… Диалог двух романтиков:
— Слушай, а как найти идеального мужчину?
— Прийти в банк спермы и заказать. Одним словом, по базам данных!
— ГИБДД или прописки не подойдет?
— Да хоть по форбсу, все равно или женат, или пидорасом окажется!
Я же притихла в ожидании, когда захочется свернуть горы. А пока было только одно делание — свернуться калачиком в той постели, на входе в которую отныне стоит фейсконтроль.
Мне пришлось дать первое определение любви, с моих уст его сорвала мама и подарила одной из героинь своей книги:
«Любовь — это, наверное, когда весь мир сосредотачивается в одном sms, даже если оно придет с другого континента, в голосе, во сне, куда ты ходишь, чтобы увидеться с человеком, в чувстве вины, что ты долго его замечала, в отсутствии влечений к кому бы то ни было, кроме самого объекта, в каких-то внутренних запретах и цензуре мыслей, здоровой, когда уходит свобода блядства и ты остаешься одна за решеткой собственных чувств. И нет телефона. И нет службы спасения.
И как никогда ощущалась молодость, не с развратом размешанная, не с сексом разбавленная, и не с усталостью смешанная грусть. Это было родное течение жизни».
Внутри меня вместо крови тек предмет моих недоразумений (плод несостоявшейся семейной жизни).
В декабре грозилось наступить лето.
Где-то плюс. Красота и чайная кружка недосыпа.
Безразличие — то самое чувство, застывшее в его нутрях.
Он — та самая мечта, чтобы не больно. Та самая реальность, что больнее.
И кажется, что сотни струн, натянутые сквозь недра моих терпеливых и приятных страданий, ослабли, что канифолью покрытый смычок, больше не издают звуков. И тишина, тихое поскрипывание и посапывание, видимо это собака храпит или я так дышу.
Пришло ведь то, за чем гналась, но дура, что не убегала.
Вот оно — уже через неделю мне переведут деньги и я смогу улететь в Лондон и закончить начатое.
Но Лондон в мыслях ассоциировался со странным словом «равнодушие», но как души могут быть равны и как их вообще сравнивать?
Потерянные строки, делитну
[17]
вдохновенье, пойду и напишу сто строк.
Без малого рассказ, без много роман. И чьих-то слов столпотворенья.
Хочу найти, хочу отнять. Но не чужое, а свое.
Забрать, схватить, бежать и гнать.
Подальше мысли о… безразличии Макса ко мне.
* * *
Если о ком-то очень сильно думать — он обязательно позвонит. С Максом этот номер уже не прокатывал, или он очень сильно переживал за мою репутацию, опасаясь, что мелодия Алсу зазвучит в моей сумке в публичном месте.
Я думала о книге. Как правильно начать и как закончить. Середина была готова. Я предпочитала думать в ванне — мне казалось, это самое безопасное пространство для размышлений — тут мало острых углов, и жизнь протекает по кранам и законам сообщающихся сосудов.
Подул ветер с книжной стороны в виде входящего вызова, не на дуэль, конечно.
Диалог был столь банальный, что я предпочитаю сообщить только последнюю его часть.
— Вы хотите спросить, что я делаю сегодня вечером? — Я игриво перешла на «вы».
— Нет, хочу вам об этом сообщить. Договор пришло время подписывать.
— Ладно, куда деваться!
— Хочешь стать звездой — забудь про небо и засучи рукава.
— Мне нечего засучить…
— Попрошу без намеков.
Но мне же правда было нечего засучить.
Я приехала подписывать договор на почти дописанную книгу — я думаю, все авторы знают, что такое «почти дописанная книга» — как прогноз погоды от гисметео.
Издательство оказалось далеким от того, что я представляла… Никаких белых стен и аккуратных стеллажей, но книгами действительно было завалено все пространство.
Я поставила подпись на основном договоре, и пока мне готовили акт о сдаче-приеме книги, пила свой остывший чай.
Телефон зазвонил — звонили из моей поликлиники.
Отлично, всегда мечтала в пятницу вечером узнать, что у меня дисфункция яичников.
