Я почти уснула…
В штанах Макса, которые висели на стуле возле кровати, зазвонил телефон. Один раз, второй.
— У тебя телефон звонит! — крикнула я ему, не выдержав больше этого воя. Меня безумно бесит, как люди игнорируют телефонные звонки, не видя, что окружающих раздражает эта безответная вибрация.
— Уже ночь, я не буду подходить!
— А вдруг что-то важное!
— Подождут до утра! Если бы звонил кто-то из близких — была бы другая мелодия.
Мы легли спать, он пролистал список непринятых вызовов, не увидел в нем ни одного знакомого номера.
Я не могла уснуть, думая, что буду делать завтра и как мне добираться до Москвы, если вдруг захочется навестить цивилизацию.
Снова зазвонил телефон. Макс подскочил с кровати, возбужденно спрашивал, что произошло, просил какую-то «маленькую» не плакать, по ходу разговора одевался, спускался вниз, ничего мне не объясняя, дальше я услышала, как завелась машина, открылись ворота, и он уехал.
Наутро он мне скажет, что просто не хотел меня будить?
Я проснулась и начала гулять по дому. Разобрала все вещи, пыталась разрыдаться — но не вышло: видимо, помимо доверия, в Москве еще и дефицит слез — и обошла каждую комнату, включила везде свет, потому что до ужаса боюсь темноты и быть одной в незнакомых домах. А он меня оставил. Уехал, ничего не объяснил?
«Маленькая» — именно так он к ней обращался — либо дочь, либо любовница. Но зачем тогда было подбирать меня, как маленького бродячего щенка, из жалости? Просто из жалости обрекать на одиночество в четырех стенах?
«И никто не подарит кусочек печенья, если хозяина нет… И всегда Новый год и всегда день рождения, если хозяин с тобой»… гав-гав!
Я уснула с рассветом, повыв на луну и устав маяться в сомнениях и мыслях. Сон на удивление посетил меня крепкий, как хороший одно-солодовый виски. Я проснулась не через три секунды, как планировала, а спустя пару часов, когда вернулся Макс. Я обернулась — и он уже лежал рядом, и даже обнимал меня, спал он как обычно — только горбинка на носу подсвечивалась утренним солнцем иначе, я первый раз просыпалась с ним так рано утром, когда солнце светит под углом тридцать градусов.
Может, мне все это приснилось и он никуда не уезжал? Тогда мама права, и мне пора — как минимум к доктору, а Майорову или не Майорову, прейскурант покажет.
Я снова задремала, уже спокойно и уютно, сняв оборону со своей нервной системы.
Примерно через пару снов — не знаю уж, сколько они длились в этой фазе сна, — снова раздался этот пугающий звонок. Макс снова подскочил и уехал.
И тут меня понесло, сквозь колесницу снов градом лились слезы, их можно было насобирать в бидон для соления огурцов или высушить и добавлять в ванну.
Нет, мне не приснилось — он даже не написал sms: «Уехал на работу. „Маленькая“ — это фамилия босса» или что-то вроде. То ли в этом доме напрочь отсутствовали формы приличия, то ли пора изучать основы крепких мусульманских семей. Однако можно ли было об этом подумать, связываясь с человеком, носящим фамилию Михайлов???
Я кое-как провалялась в кровати до полудня.
Спустилась вниз, кружилась голова — от нервов и от голода.
Если бы я не знала, что такое диагноз «вегетососудистая дистония», подумала бы, что у меня портится зрение и я слепну. Согласно восточной философии, порча зрения прямо соотносится с нашим умением воспринимать действительность. Близорукость приходит к нам как болезнь, если мы не хотим видеть, что происходит с другими людьми, не считаемся с ними, не сопереживаем, дальнозоркость — когда перестаем слушать себя, и уделять себе внимание. Равняемся на чужие идеалы.
Согласно данной филармонии мнений я должна была ослепнуть.
На кухне я нашла записку, написанную на скорую руку: «Машунь, у подруги беда случилась. Прости, если разбудил. Позвони, как проснешься».
Сил подняться на второй этаж за своим телефоном я не откопала, зато нашла городской (или загородный, как правильно говорить, когда находишься в двадцати километрах от МКАДа?) телефон — позвонила Максу. Он не взял трубку.
Пришлось идти за своим.
Скинул.
Я села в позу лотоса и начала дышать на восемь тактов — только это дало телефону вторую жизнь, а не участь быть разбитым о стену.
В холодильнике было по-прежнему пусто, чуда не случилось и даже чудо-йогурта на его полках не появилось. Моя мама говорит, что в любом доме можно найти что покушать — но это был тот случай, когда ноль на ноль действительно давал ноль. Ни макарон, ни риса, даже картошки не было — ничего, кроме виски и пакета сока.
Начать пить с самого утра? Может, доктор Майоров и не такой страшный. А что касается занудства — так это дело поправимое.
В кармане было триста семьдесят рублей. Я решила пойти на разведку и найти магазин. Должна же быть в этих краях хоть какая-то палатка? Ну хоть деревенский магазин — я уже согласна на соль и спички!
Поиски магазина успехом не увенчались — и почему я не Google? Или Яндекс? На Яндексе же найдется все — а уж пара бутербродов и подавно.
Когда я уперлась в Ярославское шоссе — стало ясно, нужно двигаться в какую-то из сторон, я поймала маршрутку и доехала до «Макдоналдса» в районе Мытищ. Оставив сто рублей на то, чтобы добраться обратно, я устроила себе пир духа. Слава Богу, я знать не знаю, как считать калории и как переводится слово «диета», и мне плевать на уровень холестерина в крови, я столько переживаю, что любое вещество моментально расщепляется до воды и углекислого газа, не оставаясь в тканях.
И тут я задумалась над странным вопросом: а как мне просить у Макса денег и будет ли он мне их давать, как покупать еду, если у меня нет источников дохода?
Вы спрашиваете, почему у меня нет денег, хотя мама писательница? Мама считает, что в двадцать лет уже нужно самой себя содержать, и считала содержание отца непозволительной роскошью, когда я вернулась — она была готова меня кормить, ютить, покупать одежду, но не более. Хочешь денег — иди работай!
А я что сделала?
Я хоть когда-нибудь научусь слушать маму?
Именно ее мне сейчас и хотелось послушать:
— Мама, привет, ты можешь привезти мне денег, а то я в Мытищах и у меня сто рублей всего?
Мама была ошарашена таким сообщением на автоответчике.
И перезвонила почти сразу.
— Прости, милая, я приеду как только смогу — ты понимаешь, тут человека на моих глазах сбили, приписали в свидетели… С человеком все нормально, ну может, переломы небольшие, даже ботинки не слетели. А меня как свидетеля заделали. Сейчас выполню свой долг перед отчизной и сразу к тебе…
А что ребенок голодный — да какая разница, главное — выполнить долг перед отчизной. У чужого человека сломаны ноги — это катастрофа, а у ребенка сломана жизнь — но это может подождать.
