Ровно в девять Кати и Николай снова увиделись. Он спустился к ней в машину. Потому что она не нашла в себе сил отворить двери его палаты, так и не сумев пересилить свой страх вновь оказаться в том кошмарном состоянии всепрощающей жены, какой почувствовала себя утром. Кати слушала тишину и старалась скрыть от глаз Николая эту аморфную тоску. Но зачем притворяться? Зачем делать вид, что ты счастлив и спокоен, когда ты готов вены вскрыть от безысходности? Зачем улыбаться тогда, когда хочется рыдать во всю глотку, истошно и животно выть, кричать и молить о помощи? Потому что так надо? Потому что так воспитали? Или потому что, улыбаясь нелюбимым, со временем можно поверить, что ты действительно счастлив и скрыть тот факт, что глубоко ненавидишь человека, с которым живешь? И смиренно и самозабвенно жить в этом страшном (хотя почему страшном) самообмане? Люди во все времена строили семьи из кирпичей обмана на осколках несостоявшейся любви.
Николай знал, что виноват. Но не считал себя виноватым. Он не хотел поднимать никаких тем ― просто сделать так, чтобы все забылось. Чтобы все было, как раньше ― привычно и спокойно.
― Привет! ― Николай обнял Кати, чуть сдавив плечи, и крепко поцеловал в одну из скул холодными губами.
― Привет! ― Кати привычно взяла правой ладонью его озябшие пальцы и принялась вести машину одной рукой. Они ехали молча, обсуждая забавные проблемы общих друзей, новости, рабочие моменты ― что купить, что продать, кому дать в долг, у кого взять. Все ни о чем ― но зато привычно. Правда, отчего-то совсем не спокойно.
На светофорах она рассматривала его, как матери рассматривают сыновей, когда те возвращаются после многолетней разлуки и армии, тюрьмы или войны. Как они просто смотрят и привыкают к новому образу родного человека. Кати вдруг заметила, что Николай за эту ночь постарел. Как будто. И постарел он не столько внешне ― дело не в морщинах, а в сухости взгляда. Это же хладнокровие заметил в Кати Николай.
― У тебя усталый вид, как будто ты в больнице лежала, а не я, ― подметил он, ощутив на себе серость ее взгляда. Взгляда, скользившего по сторонам, ничего не подмечая, а просто охватывая общий силуэт повседневности.
― Просто не выспалась. Тебе есть-то все можно?
― У меня же сотрясение мозга, ушиб легкого и разрыв мелких сосудов пищевода, а не удаление желудка.
― А как же твоя аллергия? Не обострится? ― пыталась показать условную заботу Кати, понимая, что сегодня уходить от Николая бесчеловечно. Но разве не менее человечно оставаться во лжи?
― Да черт бы с ней, ― привычно фыркнул Николай и закурил.
― Ты не меняешься. Все так же халатно относишься к своему здоровью.
― А ты все такая же брюзга.
― Я же о тебе забочусь, ― сухо отрезала Кати.
― Я знаю.
И тут Кати посмотрела на Николая и отчего-то начала формулировать сумму ― за сколько она согласится от него уйти. Она была готова и за бесплатно. Она была готова и сама заплатить, чтобы выбраться из этого кошмара. Но тут возникла «сумма». И она вдруг простилась со всей своей скрытой человечностью и начала подсчитывать... Ей же тоже надо как-то выживать... И Кати вдруг захотелось вернуться в Балашиху, открыть танцевальную студию или небольшой спортклуб... Вернуться к той мечтающей молодой девчонке, которой она была когда-то... И увидеть В. Она же все эти годы пыталась сделать из Николая В. Именно В., и каким бы иногда любящим и заботливым Николай ни был ― это был не В. Вот где крылась причина ее поломанной жизни. Точнее, вот в ком.
― Хотя иногда я не понимаю, зачем ежедневно все это повторяю ― ты же все равно меня не слушаешь! Ведь тебе плевать на свое здоровье! ― продолжала Кати параллельный мыслям диалог.
― Прости меня! ― Николай вдруг начал целовать ее руку, каждый палец, а особенно тот, на котором должно быть обручальное кольцо. Но кольца не было ― в первые несколько минут раскаяния он этого не замечал ― рук-то две, а где левая, где правая ― эта задача с детского сада была для него непосильна. Кати вдруг почувствовала, что его губы мокрые, она увидела, как он вытирает слезы о ее руки, как боится посмотреть в ее сторону и просто плачет. Сначала она хотела выдернуть руку ― Кати всегда страшили мужские слезы, хотя за годы брака и к этому начинала привыкать. Все мы люди, в конце концов, а не японская техника с пультом управления.
― Ты же не за халатное отношение к аллергии просишь прощения.
Николай отвернулся к окну, закурил очередную сигарету и отрицательно покачал головой.
― Я все знаю. ― Кати выпалила коронную женскую фразу. Женщины ждут, что, произнеся подобное, мужчина испугается и вмиг поведает ей всю сюжетную подноготную. Зачем женщинам нужна эта правда? Из мазохизма и любопытства они ворошат боль на дне израненного сердца, тискают ее в нездоровых объятиях и жалеют себя. Здравого смысла там нет. Но в Кати он иногда проявлялся, именно потому она добавила, увидев испуганный и бледный вид Николая. ― Я знаю, что ты был не один. Что с тобой в машине была женщина. Больше я ничего не хочу знать. И я тебя прошу впредь никогда не поднимать этой темы. Мне очень больно ее обсуждать.
― Клянусь тебе, я с ней не спал! У нас с Сабиной ничего не было. Клянусь всем, что у меня осталось!
― Мы же только что договорились не поднимать этой темы. И заканчивай курить ― холодно, ― спокойно попросила Кати.
* * *
Любой диалог о любви ― это два монолога не понимающих друг друга людей. Иначе бы они не говорили, иначе бы они просто друг друга любили.
― Поцелуй меня! Только так, как целовал, когда мы только познакомились. Немножко нелепо, помнишь, как ты все поджидал момент, чтобы это сделать! ― озвучила еще одну просьбу Кати, когда они с Николаем вошли в квартиру.
― Я поцелую, когда ты ответишь мне на вопрос, где твое кольцо...
― Я его потеряла. В бассейне, когда плавала.
Он знал, что Кати обманывает, но в силу своей трагической оплошности решил не обострять.
― Поцелуешь меня? ― повторила свой вопрос Кати.
Николай стоял в ступоре и просто смотрел на жену. Он понимал, что она просила поцеловать в последний раз.
― Ты от меня уходишь? Навсегда? ― с улыбкой произнес Николай, снимая на половике ботинки и шагая в сторону кухни.
― Я не знаю. Скорее всего, я вернусь. Просто не сегодня. И не завтра. Может, через месяц... Может, через полгода... Думаю, я вернусь.
Когда Кати кричала, что уходит навсегда, то возвращалась спустя день или два. И если теперь в разговоре мягким голосом она говорит или даже поет заунывную песню об отдаленных возможностях, значит, уже все решила. Значит, не будет вендетты и других поводов к возвращению.
