— О чем ты? Он что, умер?
— Да.
Завтрак с кодеином
Всю ночь я не спала, закутавшись в одеяло, бродила по квартире и пугливо посматривала на дверь гардеробной.
— Давай выходи, моя совесть, коли ты там имеешься! Что, страшно? Ага, мне тоже не по себе.
Дерзкими шагами, в сапогах на огромных острых шпильках, пронзающих лед, я дошла до дежурной аптеки и купила бутылку «Коделака», я развратно подняла ногу для того, чтобы поставить сумку и найти кошелек — юбка разрезом оголила бедро. Кассир смутился. Меня это веселило.
В теории я очень люблю зиму — снежинки, прилипающие к стеклу, горячий чай, уютные кофейни, мягкое безропотное общение, тепло родного тела — оно ощущается зимой намного сильнее, когда, высовывая нос из-под одеяла, чувствуешь дуновение холода и заново утыкаешься в близкого тебе, пусть даже иногда и периодически, человека.
На практике я ее ненавижу — вечные пробки, замороженные пальцы, долго ловящееся такси, слякоть, потные люди… Длинные пальто, сковывающие движения, мертвые животные на себе, ранняя темнота, поздние и скупые кроваво-красные рассветы. Вот так, под взглядами прохожих и водителей, роскошная и вызывающе сексуальная девушка идет, укрываясь рукавом от метели и держа в черных кожаных перчатках «Коделак». Пить его невозможно, более мерзкой микстуры я не пробовала давно, купила Perrier и запивала, как водку, рассевшись на грязной лавке во дворе. Какой-то дедок выгуливал золотистого ретривера и странно посмотрел на девушку в полушубке из хорька, распивающую странную микстуру на детской площадке. Все действия были почти автоматическими: глоток «Коделака» — сморщилась — запила — закурила — снова глотаю…
Я набрала Вове. Мы сели в его «Ленд Крузер» (хорошо же нынче врачи зарабатывают) и выехали на Ленинский проспект. Шел снег, крупными хлопьями прилипая к стеклам, — все было таким белым, не было асфальта, Москву накрыло новой простыней, девственной, спокойной. Так уютно.
Возле Salita Вова спросил, не тошнит ли меня. Честно говоря, после его вопроса мой кишечник и вправду захотел извергнуть морфинообразный завтрак.
— Постарайся не сблевать до больницы. Я не за машину переживаю, а за анализы.
Я достала из сумки мятный «Орбит» и засунула в рот сразу три подушечки. Чуть-чуть отпустило. По физике было состояние как после бурной пьянки, если ты поспала полчаса в одежде.
Мы заехали на территорию Первой градской, он провел меня через какой-то служебный вход, возле дверей которого курило несколько санитаров. Мы шли около двух минут по темным узким коридорам, пахло сыростью и чем-то анатомическим, вроде пролежней.
— Мы в подвале?
— Да. Идем в лабораторию.
Он снял шубу и положил меня на коричневую кожаную кушетку. Пахло спиртом. Или это от меня воняло? Его руки были холодными, как ветер в начале февраля, он подул на них, пытаясь согреть дыханием.
Я сняла свитер и рубашку. Осталась в одном лифчике перед соседом, которого все равно не могла воспринимать как врача. Он был ниже меня ростом, коренастый и смуглый, русый и накачанный.
Его речь стала мягкой и стройной, куда-то ушла манера ставить ударения сильным понижением тембра — слова лились ровной тонкой струей. Все хирурги так говорят, когда сообщают о перспективе хождения в гипсе. Как с ребенком. Нужно иногда так говорить и с женщинами — спокойно, гипнотизируя, внушая уверенность, мягко вливая слово за словом. Ненавижу эту манеру.
Жгут пережал левую руку, я решила впервые посмотреть на собственную вену. Рука побледнела, и кровяная река разделилась на несколько русел.
Он надел перчатки и спиртовой ваткой очистил место укола, достал шприц, полминуты прицеливался и всадил в тот момент, когда я меньше всего ожидала. Вот она, мужская сущность — вечно пытаются что-то в тебя впихнуть. Темно-багрово-фиолетовая жидкость начала наполнять сосуд… Он не отрываясь смотрел мне в глаза, удручающе, с негласным пониманием моего поступка.
— Меня сейчас вырвет.
— Дать судно? Ты не смотри на руку.
Я закрыла глаза. Был вертолет. Я улетала в какие-то неведомые пространства.
Очнулась от того, что холодная ватка снова прикоснулась в моей вене. Он сжал мне руку в локте и показал, где туалет.
— Да нет, мне уже лучше, только голова кружится.
Теми же коридорами мы вышли на воздух, я села прямо на снег. Меня выворачивало наизнанку.
Через полчаса Вова сделал мне какой-то укол, нейтрализующий рвотный рефлекс, и отвез домой. И сказал, что он гей. Результаты должны были быть вечером. Именно до этого времени я и посплю.
Мне приснился старый знакомый, Игорь, он учился на курс старше. Как будто он работал гардеробщиком в кинотеатре «Горизонт». Еще у него был пропеллер, как у Карлсона, только он не задавал глупых вопросов вроде «Малыш, а ты боишься жуликов?», а потом я разговаривала с фламинго. Наркотики определенно не идут мне на пользу.
Я проснулась от звонка в дверь, Вова пришел с какой-то кипой бумаг и упаковкой «Кетанов».
— Голова болит?
— Еще как.
— На, выпей, — он протянул мне таблетку и стакан воды.
Он еще с полминуты изучал мои результаты, прослушивая записанную на диктофон историю болезни Карины. Мы сверили числа — разница в промилле.
— С завидной вероятностью, это оно, — констатировал мой сосед, перебирая свои полукартонные бумажки. — Что делать будешь?
— Не знаю, — ответила я, садясь на кафельный пол моей мрачной зимой кухни.
Еще Вова сказал пить по пять таблеток активированного угля три раза в день, чтоб вся эта дрянь из меня вышла. Но как вывести из себя мысли?
Весь вечер я пролежала на диване, игнорируя постоянные вызовы Макса и продюсера съемочной группы. Надо было сдавать бриф для «Бриты».
В чем принципиальное отличие правды от обмана? В том, что вранье всегда обоснованно, оно имеет причину и следствия, а правда есть вне зависимости от желания, лжи может быть много, а правда одна. Реальность продолжает существовать, даже если ты перестаешь верить.
Жутко хотелось приехать к Карине, схватить ее за темные кудрявые волосы и бить головой о грязную замасленную стену подъезда в ожидании ответа, чтобы ее бледные сухие губы дрожали. Мне было противно оттого, что я в семнадцать лет чуть не поседела из-за ее лжи, взламывала компьютер под натиском родителей и майора Кирпичникова, полрайона под обыски попали, родители на девять тысяч. Я чувствовала себя ребенком, которому только что сказали, что Деда Мороза нет, а в руках у меня огромная красочная коробка с подарком и пол-литра надежды. Кстати, о литрах…
В каком-то истерическом душевном хаосе доехала до «На лестнице», заказав «Дайкири», позвонила Гоше, рассказала ему про морфий, после «Лонг-айленда» поведала о странном знакомстве с Максом. А еще Гоша сегодня случайным образом познакомился с Романовичем. Мир тесен. А спустя три «Маргариты» приехал пахнущий Armani и отвез меня домой. К себе. Жутко хотелось ему все рассказать — на мое счастье, вырубилась.
