— Друг мой, мой еврейский брат, — сказал он, падая на кровать, точно подстреленный. — Ну что?
— Ничего. — Джоуи торопливо свернул программу просмотра изображений.
— Слушай, что тут так хлоркой воняет? Ты в бассейне был, что ли?
В этот момент Джоуи чуть не рассказал ему всю историю их с Конни отношений. Но туманный мир, где их личности таинственным образом перемешивались, в присутствии другого мужчины стал бледнеть и испаряться.
— Понятия не имею, о чем ты, — сказал он, улыбаясь.
— Ради бога, открой окно. Ты мне, конечно, нравишься, но к такому я пока не готов.
После этого Джоуи распахнул окна. На следующий день он снова позвонил Конни, через два дня — еще раз. Доводы против слишком частых звонков были благополучно забыты, и он с радостью предался телефонному сексу взамен одинокой мастурбации в библиотеке — занятия, теперь казавшегося убогим и постыдным. Ему удалось себя убедить, что разговоры исключительно о сексе, лишенные обычной болтовни и обмена новостями, укладывались в рамки строгого эмбарго на чрезмерное количество общения. Тем временем на смену октябрю пришел ноябрь, дни стали короче, и, слушая, как Конни перечисляет все, что у них было, и все, чего бы ей хотелось сделать в будущем, Джоуи вдруг осознал, что их связь стала глубже и, реальнее. Это было странно, учитывая, что они собирались расстаться. Но задним числом ему казалось, что тогда, в Сент-Поле, молчание Конни словно бы создало защитный барьер вокруг них двоих, давая им право, как говорят политики, отрицать вину на основании незнания последствий. Обнаружить теперь, что секс для нее был таким же языком, что она могла говорить на этом языке, было словно вдруг осознать ее реальность. Теперь они не могли считать себя безъязыкими животными, бессмысленно следующими своим инстинктам. Слова как будто делали все вокруг менее безопасным, слова не знали пределов, и именно слова создали их общий мир. В один из дней Конни сказала, что ее возбужденный клитор достиг восьми дюймов в длину, и она нежно погрузила его в отверстие на его пенисе до самого основания. Потом понукаемый ею Джоуи описал гладкую нежность ее какашек, которые падали из ее ануса ему в рот и — это ведь были только слова — на вкус напоминали восхитительный темный шоколад. Пока звучал ее возбуждающий голос, он ничего не стыдился. Он проскальзывал в их мир — через дырочку в ткани — три, четыре или даже пять раз в неделю, а потом возвращался, закрывал окна и спускался в столовую или гостиную и без особых усилий изображал поверхностное дружелюбие, как того требовала студенческая жизнь.
Как сказала Конни, это был всего лишь секс. Ее разрешение пользоваться его радостями весьма занимало мысли Джоуи, пока они ехали с Джонатаном к нему на День благодарения. Они сидели в «лендкрузере», который Джонатан получил в подарок к окончанию школы и парковал за пределами кампуса, открыто не повинуясь правилу, которое запрещало первокурсникам иметь автомобили. Из книг и фильмов Джоуи сделал вывод, что, когда студентам давали свободу на День благодарения, последствия могли быть непредсказуемыми. Осенью он старался не задавать Джонатану вопросов о его сестре, решив, что ничего не выиграет, преждевременно возбудив его подозрения. Но, упомянув ее по дороге в Нову, Джоуи понял, что все его усилия пошли прахом. Джонатан понимающе на него посмотрел и ответил:
— У нее очень серьезный бойфренд.
— Я уж думаю.
— Я оговорился: это она очень серьезно к нему относится, а сам он — нелепый кретин. Не буду оскорблять свою проницательность, спрашивая, почему она тебя интересует.
— Просто из вежливости спросил, — ответил Джоуи.
— Ха-ха. Было интересно, когда она уехала в колледж. Я сразу понял, кто правда был мне другом, а кто просто хотел иметь возможность приходить к нам в дом и видеть ее. Оказалось примерно пятьдесят на пятьдесят.
— У меня была та же проблема, но не с сестрой, — сказал Джоуи, улыбнувшись при мысли о Джессике. — Это были настольный футбол, аэрохоккей и бочка с пивом.
Подстрекаемый дорожной свободой, он рассказал Джонатану о последних двух школьных годах. Джонатан внимательно его слушал, но заинтересовался только одной стороной рассказа — совместной жизнью с девушкой.
— А где она теперь?
— В Сент-Поле. По-прежнему дома.
— Ни хрена себе, — сказал Джонатан. — Погоди-ка. Девушка, которую Кейси видел на Йом-Кипур, — это она?
— Вообще-то да. Мы порвали, но один раз виделись.
— Вот ведь гребаный лжец! Ты же сказал, что просто подцепил какую-то телку.
— Нет. Я сказал, что не хочу об этом говорить.
— Ты дал мне понять, что подцепил ее. То есть ты специально пригласил ее, когда я уехал.
— Я же говорю, мы всего один раз виделись. Теперь мы окончательно порвали.
— Правда? И ты ей не звонишь?
— Иногда. У нее депрессия.
— Каким же тихушником и вруном ты оказался.
— Я не врун.
— Сказал — врун. У тебя есть ее фото?
— Нет, — соврал Джоуи.
— Джоуи — тайный жеребец, — сказал Джонатан. — Дезертир. Блин. Теперь я все понял.
— Да, но я по-прежнему еврей, так что тебе нельзя меня ненавидеть.
— Да я и не говорил, что ненавижу тебя. Я просто все понял. На девушку твою мне плевать, и Дженне я не скажу. Просто предупреждаю — ключа к ее сердцу у тебя все равно нет.
— И что это за ключ?
— Должность в «Голдман Сакс». У ее парня она есть. Он официально стремится к тому, чтобы к тридцати годам стоить сто миллионов.
— Он будет у твоих родителей?
— Нет, он в Сингапуре. Он только в прошлом году выпустился, и его уже отправляют в Сингапур на какую-то миллиардную сделку. Дженна будет страдать дома одна.
Отец Джонатана был основателем и почетным президентом аналитического центра, отстаивающего правомерность одностороннего применения американских военных сил для освобождения и спасения мира, особенно Америки и Израиля. В октябре и ноябре не проходило и недели, чтобы Джонатан не показывал Джоуи колонку в «Таймс» или «Уолл-стрит джорнал», где его отец перечислял угрозы радикального ислама. Кроме того, они смотрели его выступления в новостных программах телеканалов «Фокс» и Пи-би-эс. Его рот был полон невероятно белых зубов, которые сверкали, когда он говорил, и он казался похожим скорее на дедушку Джонатана, чем на его отца. Кроме Джонатана и Дженны у него было трое гораздо более старших детей от прошлых браков и две бывшие жены.
С третьей женой они жили в Маклине, штат Вирджиния, в лесистом углу, который был именно тем местом, где Джоуи хотелось бы жить, когда он разбогатеет. Бесчисленное количество комнат с восхитительными дубовыми полами выходили на заросший лесом овраг. По голым деревьям сновали дятлы. Джоуи считал, что вырос в изящном доме, набитом книгами, но в доме Джонатана его потрясли количество книг и восхитительная мебель, которую его отец покупал, когда жил за границей. Как Джонатана удивил рассказ о школьных похождениях Джоуи, так и Джоуи поразило, из какой роскоши происходил его неряшливый и порой неотесанный друг. Единственным, что выбивалось из общей картины, были аляповатые иудаистские символы, расставленные по углам. Увидев, как морщится Джоуи при виде особенно монструозной посеребренной меноры, Джонатан уверил его, что это крайне ценная, старинная и редкая вещь.
