— Нет, я плакал. Я точно помню.
— Ты использовал ее, ты использовал меня, ты использовал Блейка. А теперь считаешь, что можешь просто повернуться спиной и уйти? Ты думаешь, что так мир устроен? Думаешь, что мы тут для твоего личного удовольствия?
— Я попробую убедить ее сходить к доктору. Кэрол, это какой-то странный разговор. Неправильный.
— Лучше привыкай, потому что завтра нас ждет такой же разговор. И послезавтра, и послепослезавтра, пока я не услышу обещания приехать на День благодарения.
— Я не приеду.
— Тогда привыкай к моим звонкам.
Когда библиотека закрылась, он вышел в вечернюю прохладу и уселся на скамье от общежития, крутя в руках телефон и думая, кому бы позвонить. В Сент-Поле он приучил знакомых не обсуждать его отношения с Конни, а в Вирджинии это было секретом. Почти все его соседи по общежитию созванивались с родителями каждый день, если не каждый час, и хотя он испытывал неожиданную благодарность к своим родителям, которые были куда более спокойными и уважали его желания сильнее, чем он мог оценить, проживая с ними по соседству, это вгоняло его в легкую панику. Он попросил свободы, получил ее, и пути назад не было. После 11 сентября случился некоторый прорыв семейных звонков, но разговор шел в основном о посторонних вещах: его мать забавно рассказывала, как не может прекратить смотреть новости, хотя это явно не идет ей на пользу, отец воспользовался возможностью излить давнюю неприязнь к религиозным институтам, а Джессика щеголяла своим знанием восточных культур и объясняла закономерность ненависти их представителей к американскому империализму. Джессика замыкала список людей, которым ему хотелось бы позвонить в трудную минуту. Возможно, если бы все остальные его родственники умерли, а его арестовали бы в Северной Корее и ему хотелось бы прослушать строгую отповедь, — возможно, тогда он позвонил бы ей.
Чтобы уверить себя, что Кэрол заблуждалась на его счет, он поплакал в темноте. Он плакал о несчастной Конни, о том, что бросил ее с Кэрол и не мог ее спасти. Потом он вытер глаза и позвонил матери — Кэрол могла бы услышать этот звонок, если бы стояла у окна и прислушивалась.
— Джозеф Берглунд, — сказала мать. — Где-то я слышала это имя.
— Привет, мам.
Пауза.
— Прости, я давно не звонил.
— Да, в общем, тут ничего и не происходит, так, пугают сибирской язвой, да еще какой-то витающий в облаках риелтор пытается продать наш дом, а твой отец постоянно мотается в Вашингтон. Ты знал, что по прилете в Вашингтон их заставляют еще час сидеть в креслах? Какое-то дурацкое правило. Чего они добиваются? Террористы что, отменят свои коварные планы, если не погаснет знак «Пристегните ремень»? Папа говорит, что сразу же после взлета стюардессы просят их сходить в туалет, а то потом будет поздно. А потом начинают разносить напитки бадьями.
Она брюзжала, как старушка, в ее голосе не было жизненной силы, которую Джоуи представлял, когда разрешал себе думать о ней. Ему пришлось зажмурить глаза, чтобы удержать новые слезы. Все, что он делал по отношению к ней в последние три года, имело целью пресечь доверительные разговоры, которые они вели раньше, заставить ее заткнуться, научить ее сдерживать себя, помешать ей докучать ему излияниями своего переполненного сердца и непокорной души. Теперь обучение было пройдено, и она держалась с ним совершенно нейтрально, и он чувствовал, что потерял ее, и мечтал все вернуть.
— Могу ли я спросить, как у тебя дела? — спросила она.
— У меня все хорошо.
— Как жизнь в некогда порабощенных штатах?
— Все в порядке. Тут прекрасная погода.
— Спасибо детству в Миннесоте. Куда бы ты теперь ни поехал, везде будет прекрасная погода.
— Ага.
— Ты завел много новых друзей?
— Ага.
— Ну чудно-чудно-чудно. Чудно-чудно-чудно. Очень мило с твоей стороны позвонить, Джоуи. Ты совершенно не обязан звонить, поэтому это вдвойне приятно. Тебя здесь любят.
Группка первокурсников высыпала из общежития на лужайку и принялась звать его подогретыми пивом голосами. «Джо-о-о-о-оуи!» — ревели они страстно. Он холодно им помахал.
— Похоже, тебя и там любят, — заметила мать.
— Ага.
— Звездный мальчик.
Первокурсники повалили в кабак, и вокруг вновь наступила тишина. Глядя им вслед, Джоуи почувствовал укол неудовольствия. Он уже почти на месяц обогнал свой план по расходам. Ему не хотелось быть беднягой, который тянет одну кружку пива, пока все заказывают по шестой, но и перспектива выглядеть халявщиком его не прельщала. Ему хотелось быть щедрым и уверенным в себе, но на это нужны были деньги.
— Папе нравится его новая работа? — с усилием спросил он.
— Похоже, что да. У него слегка крыша поехала. У него теперь куча чужих денег, на которые он может исправлять все, что в мире неправильно. Раньше он просто жаловался, что никто с этим ничего не делает. А теперь ему приходится исправлять все самому, что, конечно же, невозможно, поскольку мир катится в тартарары со скоростью света. Пишет мне мейлы в три часа ночи. Видимо, почти не спит.
— А ты как? Как у тебя дела?
— О, спасибо, что спросил, но ты не хочешь этого знать.
— Хочу, конечно.
— Нет, поверь, не хочешь. И не беспокойся, я не сержусь. Это не упрек. У тебя жизнь, у меня своя. Все чудно-чудно-чудно.
— Нет, правда, что ты делаешь целыми днями?
— Вообще-то, чтоб ты знал, — сказала его мать, — это не совсем приличный вопрос. Это как спрашивать бездетную пару, почему у них нет детей, или незамужних женщин, почему они не выходят замуж. С некоторыми вроде бы безобидными вопросами надо быть осторожней.
— Хм.
— Я сейчас в чем-то типа лимбо. Сложно предпринимать какие-то действия, если знаешь, что тебя ждет переезд. Взялась за один писательский проект, просто чтоб развлечься. Пытаюсь превратить дом в подобие гостиничного номера, на случай, если вдруг заглянет риелтор с потенциальным клиентом. Трачу гору времени на красивую раскладку журналов.
Чувство утраты уступило место раздражению: сколько бы она это ни отрицала, она все равно упрекала его. Ох уж эти матери и их упреки, конца-края им не видно. Он позвонил ей, чтобы получить поддержку, но вынужден сам был ее поддерживать.
— Как у тебя с деньгами? — спросила она, словно почувствовав его раздражение. — Тебе хватает денег?
— Туговато, — признал он.
— Так я и думала!
— Когда я стану резидентом, плата за обучение снизится. Но в первый год все сложно.
— Хочешь, пошлю тебе денег?
Он улыбнулся в темноте. Несмотря ни на что, она ему нравилась, и он не мог ничего с этим поделать.
— Мне казалось, папа сказал, что денег не будет.
