— Мне казалось, что тебе не особо нравятся мои песни.
— Спой мне «Темную сторону бара». Мне она нравится.
Он вздохнул, опустил голову, скрестил на груди руки и, казалось, заснул.
— Что такое?
— Я, наверное, уеду завтра, если ты не против.
— Ладно.
— Там работы дня на два, не больше. Верандой уже можно пользоваться.
— Ладно. — Она встала и поставила стакан из-под хереса в раковину. — Можно все же узнать, почему? Мне нравится, что ты здесь.
— Так будет лучше.
— Ладно. Как хочешь. Цыпленку еще готовиться минут десять, так что можно накрывать на стол.
Он не двинулся с места. Последовала пауза.
— Эту песню написала Молли. Я не имел права ее записывать. Это было свинство с моей стороны. Продуманное, расчетливое свинство.
— Очень печальная и красивая песня. А как надо было поступить? Забыть ее?
— Ну да. Не использовать. Это было бы правильно.
— Мне очень жаль. Вы так долго были вместе.
— Ну, и были, и не были.
— Я знаю. Но все же.
Он размышлял о чем-то, пока она накрывала на стол, мешала салат и резала цыпленка. Патти казалось, что она не голодна, но, съев первый кусочек, она вспомнила, что не ела со вчерашнего вечера, а проснулась в пять утра. Ричард тоже принялся за еду, молча. До определенного момента молчание было многозначительным и волнующим, а потом вдруг стало утомительным, неловким. Она убрала со стола, выбросила объедки, помыла посуду и увидела, что Ричард вышел на террасу покурить. Солнце наконец село, но было еще светло. Да, подумала она, лучше ему уехать. Лучше, лучше, лучше.
Она вышла к нему.
— Пойду прилягу и почитаю.
Ричард кивнул.
— Хорошо. Увидимся утром.
— Вечера здесь такие долгие, — сказала она. — Свет не хочет уходить.
— Здесь было здорово. Спасибо вам.
— Это все Уолтер. Мне не пришло в голову тебя пригласить.
— Он тебе доверяет, — заметил Ричард. — Доверься ему, и все будет хорошо.
— Может быть. Может, и нет.
— Ты не хочешь с ним быть?
Это был хороший вопрос.
— Не хочу его терять, если ты об этом. Я не думаю о расставании. Я чуть ли не дни считаю, когда Джоуи наконец надоедят Монаганы. Ему еще год учиться.
— Это ты к чему?
— К тому, что я до сих пор страшно привязана к своей семье.
— И правильно. Это хорошая семья.
— Точно. Так что до завтра.
— Патти.
Он затушил сигарету в памятной датской рождественской мисочке (принадлежавшей Дороти), которую назначил пепельницей.
— Я не хочу быть человеком, который разрушит брак моего лучшего друга.
— Боже! Нет, конечно! — Она чуть ли не плакала от разочарования. — Ричард, что я такого сказала? Я сказала, что иду спать, и «до завтра»! Все! Я сказала, что люблю свою семью. Больше ничего.
Он нетерпеливо и скептически взглянул на нее.
— Правда!
— Конечно, — сказал он. — Я ничего такого не имел в виду. Просто пытался понять, откуда такое напряжение. Ты, наверное, помнишь, что у нас уже была подобная беседа.
— Да, я помню.
— Так что я решил, что лучше уж озвучить это, чем промолчать.
— Хорошо. Ценю это. Ты хороший друг. И ты совершенно не должен уезжать из-за меня. Тебе нечего бояться. Нет нужды убегать.
— Спасибо. Я все же уеду.
— Хорошо.
И она отправилась в постель Дороти, в которой спал Ричард, пока они с Уолтером не приехали и не выставили его оттуда. Прохладный воздух шел из углов, где он прятался на протяжении дня, но в окнах по-прежнему мерцали синие сумерки. Это был свет мечты, безумия, и он отказывался уходить. Она включила лампу, чтобы не видеть его. Борцы сопротивления разоблачены! Пришла пора расплаты! Лежа во фланелевой пижаме, она прокручивала в голове все, что говорила за последние часы, и стыдилась каждого слова. Она слышала мелодичное эхо в туалете, когда Ричард опорожнял мочевой пузырь, а затем плеск воды, пение труб и урчание водяного насоса. Просто чтобы передохнуть от себя, она схватила «Войну и мир» и долго читала.
Автор задается вопросом, как повернулись бы события, если бы она не прочла тогда страниц, на которых Наташа Ростова, очевидно предназначенная доброму любящему Пьеру, вдруг влюбляется в его крутого приятеля — князя Андрея. Патти этого не ожидала. Потеря Пьера становилась очевидной, как катастрофа в замедленной съемке. Возможно, события все равно пошли бы тем же путем, но эти страницы произвели на нее чуть ли не психоделический эффект. Она читала до глубокой ночи, пожирая глазами даже главы о войне, и, выключив свет, с облегчением обнаружила, что сумерки наконец-то ушли.
Через какое-то время, когда еще не рассвело, она, не просыпаясь, встала, направилась в комнату Ричарда и свернулась рядом с ним в постели. Было холодно, и она теснее прижалась к нему.
— Патти, — сказал он. Но она потрясла во сне головой, отказываясь просыпаться. Во сне она была весьма настойчива. Она обвилась вокруг него, прижимаясь к нему лицом и чувствуя, что может накрыть его целиком.
— Патти.
— М-м.
— Если ты спишь, просыпайся.
— Нет, я сплю… Не буди меня.
Его член стремился вырваться из трусов. Она потерлась о него животом.
— Извини, — сказал он, изгибаясь, чтобы не касаться ее. — Проснись.
— Не буди меня. Просто трахни.
— Господи.
Он попытался отодвинуться, но она поползла за ним. Он схватил ее за запястья.
— Я, знаешь ли, вижу, в сознании человек или нет.
— М-м, — сказала она, расстегивая пижаму. — Мы оба спим. Нам снятся прекрасные сны.
— Да, но по утрам люди просыпаются и вспоминают, что им снилось.
— Да, но это всего лишь сны… Мне снится сон. Я засыпаю. И ты засыпай. Мы оба уснем… а потом я уйду.
Способность произносить подобные речи, а наутро отчетливо их помнить, разумеется, ставит под сомнение крепость сна Патти. Но автор настаивает, что она предала Уолтера, позволив его лучшему другу вломиться в нее, в бессознательном состоянии. Может, дело было в том, что она чересчур усердно жмурила глаза, изображая пресловутого страуса, а может, в том, что в ее памяти не сохранилось воспоминаний о каком-нибудь особенном удовольствии, только абстрактное осознание того, что дело сделано, — как бы там ни было, если автор в порядке мысленного эксперимента представляет, что в середине процесса вдруг зазвонил телефон, состояние, в котором она представляет себя после этого звонка, есть пробуждение. А значит, раз телефон не звонил, она спала.
